Лицо Рэшли было таково, что, раз его увидев, мы напрасно старались бы его забыть, — оно врезалось в память, пробуждая мучительное любопытство, хотя и вызывало в нас неприязнь и даже отвращение. Это впечатление, очень сильное, зависело, если разобраться, не от безобразия его лица, — черты его, хоть и неправильные, были нисколько не грубы, а проницательные темные глаза под косматыми бровями не позволяли назвать это лицо просто некрасивым; но в глазах его таилось выражение хитрости и коварства, а при определенных поводах, и злости, умеряемой осторожностью, — злости, которую природа сделала явной для каждого рядового физиономиста, — может быть, с тем же намерением, с каким надела она гремучие кольца на хвост ядовитой змее. Как бы в вознаграждение за такую невыгодную внешность, Рэшли Осбальдистон был наделен самым мягким голосом, самым звучным, сочным и богатым, какой только мне доводилось слышать, и подлинным даром красноречия, чтобы этот тонкий инструмент не пропадал напрасно. Едва успел Рэшли договорить первую фразу приветствия, как я уже мысленно согласился с мисс Вернон, что мой новый родственник мгновенно покорил бы любую женщину, если бы она могла судить о нем только по слуху. Он хотел уже сесть со мною рядом за стол, но мисс Вернон, которая, как единственная женщина в семье, полновластно распоряжалась в таких делах, поспешила посадить меня между собою и Торнклифом; я, понятно, не стал возражать против этого приятного соседства.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала она, — и я нарочно посадила между вами и Рэшли честного Торни. Он послужит
покуда я — первая, с кем вы познакомились в этой блещущей умом семье, — расспрошу вас, как мы вам понравились.
— Очень затруднительный вопрос, мисс Вернон, если принять в соображение, как мало времени провел я в Осбальдистон-Холле.
— О, философия нашей семьи вся как на ладони. Есть, правда, небольшие оттенки, отличающие отдельных лиц, но уловить их может только глаз тонкого наблюдателя; зато вид (так, мне кажется, называют это натуралисты?) можно распознать и охарактеризовать сразу же.
— Если так, пять старших моих кузенов получат, я полагаю, почти одинаковую характеристику.
— Да, каждый из них представляет собой счастливое сочетание пьяницы, собачника, задиры, лошадника и дурака. Но как нельзя, говорят, найти на дереве два в точности схожих листка, — так и здесь у каждого из них эти счастливые свойства смешаны в несколько иной пропорции, доставляя приятное разнообразие для тех, кто любит изучать характеры.
— Сделайте милость, мисс Вернон, дайте мне краткий набросок.
— Вы получите сейчас семейный портрет в полном объеме, — так легко сделать это одолжение, что отказать в нем невозможно. В Перси, старшем сыне и наследнике, больше от пьяницы, нежели от собачника, задиры, лошадника и дурака. Мой милейший Торни более задира, нежели пьяница, собачник, лошадник и дурак. Джон, который семь дней в неделю ночует в горах, тот прежде всего — собачник. Лошадник ярче всего представлен в Дике, который готов скакать за двести миль, не слезая с седла, чтобы поспеть на скачки, где его облапошит каждый, кому не лень. В Уилфреде же глупость настолько преобладает над всеми прочими качествами, что его можно назвать просто дураком.
— Недурная коллекция, мисс Вернон, и представленные в ней разновидности принадлежат в общем к весьма любопытному виду. Но разве на вашем холсте не найдется места для сэра Гильдебранда?
— Я люблю дядю, — был ответ. — Я в долгу перед ним, он делал мне добро (или думал, что делает); и я предоставлю вам самому написать его портрет, когда вы ближе его узнаете.
«Прекрасно, — подумал я про себя, — рад, что она проявила всё-таки хоть некоторую снисходительность. Кто ожидал бы такой злой сатиры от такого юного и такого восхитительно красивого создания!»
— Вы думаете обо мне, — сказала она и подняла на меня темные глаза, словно желала проникнуть взором в мою душу.
— Да, я думал о вас, — отвечал я, несколько смущенный смелой прямотой ее вопроса; и затем, стараясь превратить в комплимент свое откровенное признание, добавил:
— Как мог бы я думать о ком-нибудь другом, имея счастье сидеть рядом с вами?
Мисс Вернон улыбнулась с гордым высокомерием, какого никогда не встречал я на таком прелестном лице.
— Должна теперь же предварить вас, мистер Осбальдистон, что на меня напрасно тратить комплименты, а потому не швыряйтесь учтивыми словами, — для изящных джентльменов, путешествующих в этой стране, они заменяют погремушки, бусы и браслеты, какими мореплаватели задабривают диких обитателей новонайденных земель. Не истощайте запасов вашего товара, — в Нортумберленде вы найдете туземцев, которых ваши изящные безделушки расположат в вашу пользу; на меня же вы их потратите даром, так как я случайно знаю их подлинную цену.