— Браво, Эндру! Вы, я вижу, ищете покровительства, но притом не упускаете случая набить себе цену.
— А чего бы ради стал я упускать случай? — возразил Эндру. — Ведь прождешь до могилы, пока другие оценят тебя по заслугам.
— И вы, я заметил, не дружите с дамами?
— По совести сказать, не дружу. Садовники с ними искони не в ладу, и я тоже — как и самый первый садовник. С ними нам беда: лето ли, зима ли — подавай им во всякое время года абрикосы, груши, сливы; но у нас тут, на мое счастье, нет ни одного осколка от лишнего ребра,[61] — никого, кроме старой ключницы Марты; а ей много ли надо? — только бы не гнали из малинника ребятишек ее сестры, когда они приходят к старухе попить чаю на праздник, да изредка спросить печеных яблок себе на ужин.
— Вы забыли вашу молодую госпожу.
— Какую такую госпожу я позабыл? Не пойму.
— Молодую госпожу, мисс Вернон.
— Ах, эту девчонку Вернон! Надо мною, сударь, она не госпожа. Хорошо, кабы она была госпожа над самой собой; лучше б ей как можно дольше не быть ни над кем госпожой. Уж такая непутевая!
— В самом деле? — сказал я, заинтересованный живее, чем хотел признаться самому себе или показать собеседнику. — Вы, Эндру, знаете, видно, все тайны дома.
— Если и знаю, то умею хранить их, — сказал Эндру, — они не бунтуют у меня в животе, как пивные дрожжи в бочке, будьте спокойны. Мисс Ди, она… Но что мне до того? Не моя забота!
И он с напускным усердием принялся копать землю.
— Что́ вы хотели сказать о мисс Вернон, Эндру? Я друг семьи и хотел бы знать.
— С нею, я боюсь, неладно, — сказал Эндру и, сощурив один глаз, покачал головой с важным и таинственным видом. — Водится за нею кое-что; понимаете, ваша честь?
— Признаться, не совсем, — отвечал я, — но я попросил бы вас, Эндру, объяснить понятней.
С этим словом я сунул в заскорузлую руку садовника крону. Почувствовав прикосновение серебра, Эндру хмуро ухмыльнулся и, слегка кивнув головой, опустил монету в карман своих штанов; потом, отлично понимая, что деньги даны недаром, он выпрямился, оперся обеими руками на лопату и выразил на лице своем торжественность, точно собирался сообщить нечто очень важное.
— В таком случае скажу вам, молодой джентльмен, раз уж вам так нужно это знать, что мисс Вернон…
Не договорив, он так втянул свои впалые щеки, что его скулы и длинный подбородок приобрели сходство с щипцами для орехов, еще раз подмигнул, насупился, покачал головой — и, видимо, решил, что его физиономия дополнила то, чего недосказал язык.
— Боже праведный, — проговорил я, — такая молодая, такая красивая и уже погибла!
— Поистине так. Она, можно сказать, погибла телом и душой; мало того, что она папистка, она, по-моему, еще и…
Но осторожность северянина взяла верх, и он опять замолчал.
— Кто же, сэр? — проговорил я строго. — Вы должны объяснить мне всё ясно и просто. Я настаиваю.
— Самая ярая якобитка во всем графстве.
— Фью!.. Якобитка? Только и всего!
Услышав, как легко я отнесся к его сообщению, Эндру посмотрел на меня несколько удивленно, и, пробормотав: «Как хотите! Хуже этого я ничего за девчонкой не знаю!» — он снова взялся за свою лопату, подобно королю вандалов в последнем романе Мармонтеля.[62]
Глава VII
Бардольф. Шериф с чудовищной стражей стоит у двери.
Не без труда отыскал я отведенную мне комнату; и, обеспечив себе доброе расположение и внимание со стороны слуг моего дяди, — пользуясь для этого самыми понятными для них средствами, — я уединился до конца вечера, полагая, что мои новые родственники вряд ли могут составить подходящее общество для трезвого человека, если судить по тому состоянию, в каком я их оставил, и по отдаленному шуму, всё доносившемуся из Каменного зала.
Чего хотел отец, отправляя меня в эту странную семью? — таков был мой первый и вполне естественный вопрос. Дядя, очевидно, принял меня как человека, приехавшего к нему погостить на неопределенный срок; а он в своем простодушном гостеприимстве, подобно королю Галю,[63] не смущался тем, сколько людей кормится за его счет. Но было ясно, что мое присутствие или отсутствие имело в глазах его так же мало значения, как появление и уход любого из лакеев в синей ливрее. Мои двоюродные братья были просто бездельники, в обществе которых я забыл бы, если б захотел, приобретенные до сих пор пристойные манеры и все свои светские навыки, но не смог бы получить взамен никаких познаний, кроме уменья выгонять глистов у собак, продевать заволоку да травить лисиц. Я мог представить себе только одну причину, казавшуюся мне правдоподобной: отец, по-видимому, считал образ жизни, который вели в Осбальдистон-Холле, естественным и неизбежным для всякого дворянина-помещика, и он желал дать мне случай наблюдать эту жизнь своими глазами, полагая, что она вызовет во мне отвращение и примирит меня с необходимостью принять деятельное участие в его занятиях. Мое место в конторе займет тем временем Рэшли Осбальдистон. Но у отца были сотни способов предоставить ему выгодное место, как только он захотел бы избавиться от него. Итак, хоть меня и грызла совесть, что по моей вине Рэшли Осбальдистон, такой, каким описала его мисс Вернон, войдет в дело моего отца, — а может быть, и в его доверие, — однако я успокоил свои сомнения доводом, что мой отец всегда останется полным хозяином в своих делах, что не такой он человек, который позволит кому-либо влиять на себя или оказывать давление, и что всё, что я знаю предосудительного о молодом джентльмене, внушено мне странной и взбалмошной девушкой; ее неразумная, думал я, откровенность позволяла предположить, что все ее суждения составлялись ею слишком поспешно и неосновательно. Затем мысли мои, естественно, обратились к самой мисс Вернон. Ее необычайная красота, ее исключительное положение в этом доме, где ей не на кого опереться и где только собственный разум руководит ею и дает ей защиту, ее живой, полный противоречий характер — всё это против воли возбуждало любопытство и завладевало вниманием. Однако я еще не вовсе потерял голову, — я понял, что соседство этой странной девушки, возможность постоянного и близкого с нею общения делали для меня Осбальдистон-Холл менее скучным и тем самым более опасным; но при всем своем благоразумии я не мог заставить себя слишком сожалеть о том, что случай подверг меня этому новому и необычному риску. С этой тревожной мыслью я справился, как справляются молодые люди со всеми трудностями такого рода: буду, решил я, очень осмотрителен, всегда настороже; в мисс Вернон я стану искать скорее товарища, нежели близкого друга; и тогда всё обойдется благополучно. Размышляя обо всем этом, я уснул, и, конечно, мой последний помысел был о Диане Вернон.
61
То есть женщины, — имеется в виду библейская легенда о сотворении Евы из Адамова ребра.
62
Речь идет об историческом романе «Велизарий» французского писателя Жана-Франсуа Мармонтеля (1723—1799).