Чтоб сдохли все твои враги!
В конце этого года, когда он станет давать интервью, он, упоминая этот мейл, сведет все к одной фразе — призыву о помощи: «Привет, друг, лишними хитами не поделишься?» Он также расскажет — это будет целый барочный вычурный монолог — какую на заре он испытывал панику, ненависть к себе и неуверенность, и вот в таком состоянии и написал это письмо: «Я просто одержим альбомом до невроза, твердил себе: толстячок, уходит время, ты опаздываешь! Давай же, соберись! Найди гигантский хит! Получи хит! Тебе 42, толстячок! Разберись, разрули! Постарайся же! Утро, толстячок! Ну чо, опять сел попи́сать?»
Адресатом мейла значился Эд Ширан. Роб его не очень хорошо знал, но пару лет назад Эд Ширан пригласил его спеть с ним «Angels» на одном из сольных концертов Ширана на Уэмбли. (Роб принял приглашение, но ничего не срослось — оказалось, что его единственный свободный день — также единственный день, когда Элтон Джон смог появиться.) Но они встретились и немного пообщались. «Он мне сказал, что вообще первый альбом, который ему когда-нибудь купили — это Life Thru A Lens, тетка его ему подарила, — рассказывает Роб. — А для меня это много значит».
В порядке благодарности Эд Ширан послал Робу демо, на котором поет песню Pretty Woman, которую написал в соавторстве. Робу она понравилась, но он почувствовал, что ее можно развить, и с благословения Ширана добавил куплет. Он уверен, что это — запас: еще одна песня для альбома.
Сейчас он снова в Лос-Анджелесе. Соскочил со снотворного, снова сел на диету. «Все есть без масла, — объясняет он. — Именно от масла жиреешь».
Тем не менее в последние несколько месяцев, проведенных в Британии, было несколько отличных моментов. Одним таким моментом довольно неожиданно стал Soccer Aid, которого он так боялся. «Я выкинул из расписания столько всего, что я обычно делаю, и так оно стало легко выполнимым, — говорит он. — Я делал только необходимое, что оказалось приятным».
Он даже настаивал на том, чтобы не появиться на поле. Оказалось, что менеджеру английской команды Сэму Оллардайсу почти невозможно сказать «нет». «Я отыграл последние десять минут — и не стоило мне, — говорит Роб. — Никто и слышать не хочет, когда я хочу увильнуть. Сэм Оллардайс особенно. А до игры я расфигачил спину себе, и до конца тура она меня беспокоила. Очень больно было… даже удар ногой по мячу уже в спине отзывается». Но Роб участвовал — и ничего плохого не случилось. «Нет, я ничего не расфигачил себе, я контролировал мяч, давал пас, он попадал тому, кому я его посылал. Но я нервничал, потому что пребывал в плохой форме».
Но даже при этом он уже больше не ищет способа уклониться от участия.
«На следующий день, — делится он, — я понял: могу это сделать снова. Так что Soccer Aid будет продолжаться при моем участии, что просто прекрасно».
Однажды в Лондоне Майкл объяснил Робу, что у него к нему есть некий совершенно неожиданный вопрос.
Очевидная, но крайне редко признаваемая правда о большинстве — если не обо всех — наградах музыкальной индустрии заключается в том, что задолго до объявления номинаций проводятся теневые переговоры с тщательно выверенными формулировками вопросов, смысл которых таков: если бы мы решили дать награду такому-то, он-она пришел бы ее принять или нет? И таким вот путем, предполагающим и отрицание, Майклу надо было обсудить с Робом возможную реакцию Роба на получение в этом году награды журнала NME «Богоподобный гений».
Отношения Роба с EMI, который в пору своего расцвета был еженедельной музыкальной газетой, очень влиявшей в определенных кругах на вкусы и мнения, очень сложны. Наверное, не существует худшего способа относиться к чувствительному Робу, чем покровительски-снисходительный. У него от такого сразу шерсть дыбом. Суть отношения NME к Робу за четверть века — причем не только тогда, когда издание его типа ненавидело, но и когда они его, как им казалось, любили, можно выразить грубо так: бесконечный поток снисхождения. Долгое время статьи NME, безусловно, отражали определенный образ мыслей. «Там все 90-е верховодил менталитет неких инди-фундаменталистов, что я совершенно четко ощущал, — говорит Роб. — И многие собеседники на меня смотрели вот буквально сверху вниз, люди, знаете, боятся, что на них это перейдет. Чем бы „это“ ни было. Такое нечто полицейское. Как будто я из низшего сословия. Из-за того, кто я есть. И это было так явно и так больно». Иногда снисходительность оборачивалась настоящим хамством. «За меня проголосовали как за „худшего человека планеты“ — это вскоре после того, как Усама бен Ладен устроил 11 сентября, — напоминает он. — А за „Feel“ проголосовали как за худшую песню года».