Чаще всего в клубе обсуждаются вопросы, предложенные Робертом Бернсом. Сегодня под его председательством идет спор на животрепещущую тему. Он изложил ее так:
"Предположим, что юноша, выросший на ферме, но не владеющий богатством, имеет возможность жениться, выбрав одну из двух девушек. Первая богата, но не обладает ни красотой, ни приятностью в обращении, однако может вести хозяйство на ферме. Другая же во всех отношениях - и внешностью, и разговорами, и манерами - весьма приятна, но никаким состоянием не располагает. Которую из них надлежит избрать?"
В сохранившихся протоколах Клуба холостяков нет ответа на этот трудный вопрос. Неизвестно, кто выступал в защиту брака с богатой девицей, которая умеет хозяйничать, но "не обладает ни красотой, ни приятностью в обращении". Но мы твердо знаем, что думал об этом сам председатель собрания. Возможно даже, что, расходясь после горячих дебатов, члены клуба пели песню Роберта, написанную незадолго до того, - насмешливую песенку о надменной богачке Тибби:
О Тибби, ты была горда
И важный свой поклон
Тем не дарила никогда,
Кто в бедности рожден.
Вчера же, встретившись со мной,
Ты чуть кивнула головой.
Но мне на черта нужен твой
Презрительный поклон!
Ты думала наверняка
Пленить мгновенно бедняка,
Прельщая звоном кошелька.
На что мне этот звон!..
Как ни остер будь паренек,
Ты думаешь, - какой в нем прок,
Коль желтой грязью кошелек
Набить не может он!
Зато тебе по нраву тот,
Кто состоятельным слывет,
Хотя и вежлив он, как скот,
И столько же умен.
Скажу я прямо, не греша,
Что ты не стоишь ни гроша,
А тем достатком хороша,
Что дома припасен.
С одной я девушкой знаком.
Ее и в платьице простом
Я не отдам за весь твой дом,
Сули хоть миллион!
Конечно, у Роберта была на примете девушка в простом платьице, и он писал ей письма в духе "Человека чувств", доказывая преимущества настоящей любви и родства душ перед земными благами.
Увы! На третье письмо девица рассудительно ответила, что сердце ее занято и Роберту надеяться не на что.
А он писал так изысканно о "чувствах, достойных настоящего мужчины и, смею добавить, настоящего христианина". Он так беспощадно разоблачал "низкого червяка", который, говоря женщине, что он ее любит, "на самом деле сосредоточил все свои чувства на ее кармане", так презрительно отзывался о "тупом работяге", который, "ухаживая за девушкой, выбирает, словно на конном рынке, какую потолще и покрепче, чтобы, как мы говорим про рабочую лошадь, хорошо тянула и покорно шла в упряжке".
"Я презираю их грязные, низкие представления о браке, я был бы искренне возмущен собой, если бы думал, что способен так относиться к представительнице пола, созданного для украшения общества. Жалкие дураки! Не завидую счастью того, кто думает, как они. Я же, со своей стороны, мечтаю о совсем иных восторгах с милой моей подругой..."
И на такие письма, достойные лучших умов времен королевы Анны, получить холодный, обидный ответ...
Поздняя осень... Отцу становилось хуже. Теперь всем было ясно, что он тяжело болен: злая чахотка делала свое дело.
В один из особенно тяжелых дней вдруг пришла бумага от хозяина фермы Мак-Люра: он требовал с Вильяма Бернса огромную по тем временам сумму семьсот семьдесят пять фунтов. Мак-Люр пытался за счет своего арендатора хоть частично покрыть страшные убытки, которые он потерпел при крахе одного из шотландских банков. Америка объявила войну Англии - торговля Шотландии с Вест- и Ост-Индией, куда ходили почти все шотландские корабли, совсем упала: Америка освободилась от колониальных пут, Великобритания терпела поражение. Военная гроза разоряла не только богатых купцов и банкиров, но и вкладчиков банков и владельцев закладных - всяких мелких торговцев, фермеров, хозяев небольших мастерских.
Семья Бернсов была неожиданно втянута в этот финансовый водоворот. Требование Мак-Люра не только означало полный крах всех надежд, голод и разорение, но и было вопиюще несправедливым: вместе с судейскими крючкотворами Мак-Люр придумал, что какие-то якобы не выполненные старым Бернсом условия аренды нанесли убыток в размере семисот семидесяти пяти фунтов, которые Мак-Люр и требовал со своего арендатора.
Возмущенный такой несправедливостью, упрямый и непоколебимо честный Вильям Бернс решил бороться во что бы то ни стало.
Поначалу ему казалось, что можно добиться правды через третейский суд.
А пока третейские судьи рылись в бумагах, отец решил отослать Роберта в город Эрвин.
Весной Роберт и Гильберт засеяли лен на небольшом участке. Лен удался отличный, и Роберт даже получил приз за хорошие семена. В Эрвине он должен был научиться чесать и трепать лен, и отец надеялся, что можно будет завести свою небольшую льночесалку и ткать дома холсты, которые сильно поднялись в цене.
И Роберт уехал в Эрвин с деревянным сундучком, где лежали запас муки, новые рубашки, хорошая куртка и две пары чулок из овечьей шерсти.
На дне сундучка он спрятал отцовскую библию и самодельную тетрадку со стихами.
4
Скоро новый, 1782 год... Стоит холодный, промозглый декабрь. Роберт только что оправился после тяжелого плеврита. Отец приезжал в Эрвин, ухаживал за ним, как за маленьким. Теперь Роберт сидит в своей каморке, около льночесальной мастерской Пикока, и пишет домой отцу:
"Многоуважаемый сэр!
Я нарочно откладывал письмо в надежде, что буду иметь удовольствие видеть вас в день Нового года. Но работы так много, что я не считаю возможным уехать как по этой причине, так и по другим, о которых сообщу вам при встрече. Здоровье мое почти в том же состоянии, в каком вы меня оставили, только сплю я несколько крепче и вообще чувствую себя лучше, хотя и поправляюсь медленно. Мой мозг настолько обессилен болезненностью моих нервоз, что я не смею ни вспоминать старые горести, ни смотреть в будущее, ибо малейшая тревога или волнение сейчас же вызывают самые нежелательные последствия для всего моего организма. Но подчас, когда мой ум временно проясняется, я робко заглядываю в грядущее. Однако главное и, в сущности, самое любимое мое времяпрепровождение - смотреть и на прошлое и на будущее с точки зрения морали и религии. Меня окрыляет мысль, что, быть может, недалек тот час, когда я навеки скажу "прости!" всем горестям, невзгодам и тревогам сей томительной жизни, ибо, смею вас уверить, я изрядно устал от нее..."