Увы, еще перед мостом
Пришлось ей повертеть хвостом.
Как вздрогнула она, бедняжка,
Когда Короткая Рубашка,
Вдруг вынырнув из-за куста,
Вцепилась ей в репей хвоста!..
Ах, после этой страшной ночи
Во много раз он стал короче!
На этом кончу я рассказ.
Но если кто-нибудь из вас
Прельстится полною баклажкой
Или Короткою Рубашкой,
Пусть вспомнит ночь, и дождь, и снег,
И старую кобылу Мэг!..
Наверно, во всей Шотландии в эти дни не было человека счастливее Роберта Бернса. Он снова ощутил свою поэтическую мощь, как в те дни, когда писал "Веселых нищих" и "Двух собак". Ему казалось, что сейчас он пишет еще лучше, и, как он говорит в письме к миссис Дэнлоп, из всех своих произведений он считает "шедеврами" - сынишку Фрэнка, ее маленького крестника, и поэму "Тэм О'Шентер".
Прежде чем "Тэм О'Шентер" вышел в книге Гроуза (в виде примечания к его статье!), Бернс разослал поэму в списках своим ближайшим друзьям в Эдинбург.
И пока те восхищались непревзойденным и доныне в английской и шотландской поэзии рассказом в стихах, автор поэмы занимался совсем другим делом; подошла осень, убирают урожай на фермах и везде варят пиво и эль - не только для дома, но и на продажу. Акцизному дел по горло, но когда этот акцизный - Роберт Бернс, он еще должен уберечь от штрафов и наказаний бедняков - например, какую-нибудь несчастную вдову, мать многочисленного семейства, которая хочет заработать на ярмарке два-три шиллинга, продавая самодельную беспошлинную брагу.
Об этом вспоминал современник поэта Джон Гилспи.
На ярмарке в Торнхилле полно народу. Кэт Уотсон на один день решила стать трактирщицей: она сняла амбар, привезла два бочонка отличной домашней браги - подходи, кто хочет!
Четырнадцатилетний Гилспи удивленно смотрит, как к амбару Кэт подъезжает верхом на старой лошадке человек, которого он давно знает. Это Роберт Бернс, о нем часто говорят в семье Гилспи, где любят его стихи. Когда Джон встречает Бернса, тот всегда ласково здоровается с ним. Однажды Джон, проходя мимо крестьянской хижины, с удивлением услышал, как там среди бела дня сильный женский голос поет старинную песню. Мальчик заглянул в окно: перед очагом в кресле сидел Бернс, внимательно слушал, как поет немолодая женщина, и что-то записывал.
А теперь Бернс соскочил с лошади и, подойдя к двери, поманил Кэт пальцем.
- Да ты, видно, с ума сошла, Кэт! - услыхал мальчик. - Разве ты не знаешь, что мы со старшим инспектором через сорок минут будем тут? Прощай покуда!
Кэт Уотсон все сообразила сразу и, быстро убрав бочонки, избавилась от штрафа в несколько фунтов стерлингов, означавшего для ее огромной семьи голодную зиму.
В письме к мировому судье Дамфриза Александру Фергюссону Бернс прямо пишет: "Что вы сделали и что можно сделать для бедного Робби Гордона? Мне придется спустить на него гончих псов правосудия, и я должен, должен буду натравить всех хищных стервятников на беднягу... Знаю ваше доброе сердце, продолжает он. - Лишь бы эта шлюха, Политика, не соблазнила и не отвлекла честного малого - ваше Внимание, чтобы вы не пропустили момент сделать доброе дело..."
Неизвестно, в чем провинился "бедный Робби Гордон" и не отвлекла ли политика, столь нелестно аттестованная Бернсом, внимание судьи Фергюссона.
Известно одно: во всей округе не было ни одного человека, который плохо отзывался бы о новом акцизном.
Впрочем, в это лето многие "добродетельные" граждане Дамфриза с неодобрением говорили, что "Бард", как называли Бернса, часто пропадает в трактире Хислопов "Глобус". Ближайшие его друзья отлично знали, почему он там бывает.
Джин с обоими мальчишками уехала гостить в Мохлин к своим родным. На ферме стало пусто, скучно. За день Роберт смертельно уставал. Как не воспользоваться гостеприимством доброй миссис Хислоп, как не остаться ночевать в теплой, уютной комнате наверху, куда ему охотно подавала ужин и стакан грога златокудрая Анна - молодая племянница Хислопов, явно благоволившая к красивому приветливому гостю.
Бернс сдался не сразу: он давно решил "вступить на стезю добродетели". Видит бог, он не был постником и пуританином, он влюблялся во всех хорошеньких женщин, с которыми его сталкивала судьба, он говорил, что они вдохновляют его музу.
На свою беду, он ничего не умел скрывать, о ею увлечениях сразу узнавал весь свет - из стихов, из писем, из его собственных рассказов.
Другие могли быть гораздо легкомысленнее Бернса, их донжуанские списки могли быть в десять раз длиннее. Но никто так откровенно не радовался каждой встрече, никто с таким восхищением не воспевал любовь!..
В последние годы ему казалось, что все увлечения кончились.
"Когда я был далеко не таким святым, каким я стал сейчас..." - писал он в одном письме, вспоминая прошлое. Теперь он всерьез считал себя "святым".
И вдруг эта Анна, такая красивая, беспечная, веселая. Он предупреждал ее: никогда он не бросит Джин, не уйдет от семьи.
Но на все его уговоры Анна отвечала смехом, бросалась ему на шею - и не уходила из его комнаты до утра.
Снова Роберт Бернс влюбился - и снова Джонсон получил изумительную песню. В песне говорилось о "золотых кудрях Анны", о счастье и блаженстве свидания с ней. А под конец поэт посылает к чертям церковь и государство они-то, разумеется, запрещают ему любить Анну.
Эта песня осталась памятью о дамфризской девушке, которая отдала поэту свою любовь так бескорыстно и просто, как будто понимала, кого она любит.
Когда Джин вернулась из Мохлина, злые языки не преминули сообщить ей, что Роб совсем потерял голову "из-за этой рыжей девчонки", племянницы Хислопов, и что миссис Хислоп им во всем потакает.
Но Джин ни о чем не спрашивала Роберта и по-прежнему была с ним ласкова и терпелива.
Иногда это бывало нелегко. Семья огромная, работы на ферме очень много. Джин вставала на рассвете вместе с Робертом, готовила на всех завтрак, потом Роберт распределял работу между домашними.
Наемных рабочих Бернсы не держали - в доме было полно молодежи: племянница Роберта, его сестра, брат Джин. Лишь на время пахоты или уборки урожая приходили на несколько недель соседские парни или приезжие батраки.