Что же касается принципов реформы...
Нет, тут Бернс не может просто сказать: "Никаких реформ я не желаю!" Наоборот: он пишет так, что Грэйм, наверно, подумал: этот человек неисправим.
Грэйму, должно быть, известно, пишет Бернс, что самые высокие умы, самые выдающиеся личности считают, что "мы значительно отклонились от основных принципов нашей конституции, особенно в том, что угрожающая система коррупции нарушила связь между исполнительной властью и палатой общин. Вот правда, истинная правда о моих взглядах на реформу, о взглядах, которые я высказывал так неосторожно (теперь я это понял!). Впредь я кладу печать на свои уста...".
К письму Бернс приложил "Пролог", написанный для Луизы Фонтенель, и нигде не напечатанную балладу.
Накануне того дня, когда Грэйм получил письмо, вице-председатель общества "Друзья народа" Томас Мьюр был арестован по обвинению в подрывной деятельности. Но террор и репрессии еще не разыгрались в полную силу (дело было до казни французского короля), и Мьюра отпустили на поруки.
Читая письмо Бернса и приложенные к нему стихи, Грэйм разводил руками: если Мьюра, почтенного адвоката, одного из старост шотландской церкви, имеющего большие связи в высшем свете, могли посадить в тюрьму и, отпуская на поруки, пригрозить строжайшим судом, то что сделали бы с акцизным чиновником Бернсом, если бы внимательно прочли его стихи? В "Прологе", например, говорилось, что даже дети лепечут "Права человека". Разве можно так упоминать о книге Пэйна, которую официально объявили крамольной!
Нечего и говорить о балладе про Брауншвейгского герцога! Грэйм до колик смеялся над великолепной, озорной, совершенно нецензурной песней, где говорилось не только о герцоге Брауншвейгском ("лучше бы, мол, он сидел дома и любил свою герцогиню, чем выступать против французов"), но и в весьма непочтительных словах упоминались "старуха Кэт" - великая императрица всея Руси Екатерина Вторая и ее "жертва" - бедный король польский Станислав, в которого она "запустила когти". Автор требовал, чтобы сам дьявол сопровождал ее за это в ад, причем манера "сопровождения" была описана чрезвычайно кратко, но выразительно. И заканчивалась баллада пожеланием такого "семейного счастья" королю Георгу и его супруге, какого вряд ли с сотворения мира желали поэты королям.
Хорошо, что об этой балладе мало кто знал.
Очевидно, "печать" не так уж крепко замкнула уста Роберта Бернса, подумал Грэйм, лучше бы он помалкивал, особенно в присутствии тех неизвестных мерзавцев, которые, сидя с ним за одним столом и, может быть, улыбаясь его песням, втайне писали на него доносы.
Самое страшное унижение для гордого и независимого человека - это самоунижение. Другие пусть болтают что угодно: как говорит старая шотландская пословица, "камни и палки могут переломать мне кости, а слова меня не ушибут".
Но если человек сам должен согнуть спину, заткнуть себе кляпом рот, писать оправдательные письма, выпрашивать и вымаливать снисхождения, то нет для него горшей муки, большего стыда.
Так думал Бернс, так писал он во многих своих письмах.
Есть одно письмо его к миссис Дэнлоп, написанное в те же дни, в начале января 1793 года. Письмо все изрезано - можно себе представить, что там было написано!
"Я наложил, отныне и впредь, печать на свои уста во всем, что касается этой несчастной политики, - повторяет он. - Но вам я должен хоть шепнуть об истинных моих чувствах. В них, как и во всем, я покажу вам непритворные волнения моей души. Войну я ненавижу: горе и разорение тысячам людей несет дыхание этого демона разрушения..."
Тут вырезаны три четверти страницы: очевидно, их нельзя было даже держать в доме!
"...Глубину их мерзости, испепелили силу их подлости! Наложи клеймо на их неправедные суждения. Ты уже..."
И снова три четверти этой страницы вырваны, и только на следующем листке Бернс сообщает, что "политическая буря, угрожавшая моему благополучию, пронеслась".
Он проклинает "проституированную душу того жалкого подлеца, который нарочито и низко замышляет погибель честного человека, ничем его не обидевшего, и с ухмылкой удовлетворения смотрит, как несчастный вместе с верной женой и малыми детьми брошен в пасть нищете и разорению. "Oui! Telles choses se font: je viens d'en faire une epreuve maudite!" * - пишет он. Кстати, не знаю правильно ли это по-французски, а мне было бы очень не по душе портить то, что принадлежит этому храброму народу, хотя выражение истинных моих чувств по отношению к нему я ограничу нашей с вами перепиской".
* Да! Такие вещи делаются: я сам только что перенес это проклятое испытание! (франц.).
Увы! Через два года Бернс настолько резко написал миссис Дэнлоп о казни королевской четы Франции, что миссис Дэнлоп не на шутку обиделась.
В длинном письме от 20 декабря 1794 года он говорил о путевых записках их общего друга доктора Мура:
"Он очень польстил мне, процитировав мои стихи в своей последней работе ("Записки о пребывании во Франции"), хотя осмелюсь высказать мнение, что эта вещь написана далеко не в лучшем его стиле. Entre nous *, вы знаете мои политические убеждения, и я никак не могу одобрить нытье доброго доктора по поводу заслуженной судьбы двух известных вам личностей. Стоит ли хоть на миг останавливать внимание на том, что болвана-клятвопреступника и бессовестную проститутку народ отдал в руки палача, особенно в столь знаменательный час, когда, как прекрасно сказал мой друг Роско из Ливерпуля,
На чаше весов - благоденствие миллионов,
И колеблются эти весы под рукою судьбы!"
* Между нами (франц.).
3
В январе 1793 года был казнен французский король Людовик Шестнадцатый, который чуть было не отдал свою страну на поток и разграбление чужеземным войскам.
В начале февраля разразилась война: теперь Великобритания открыто воевала с Францией, и всякие симпатии к французскому народу стали считаться особой крамолой.
Общество "Друзья народа", из которого ушли все наиболее "благомыслящие" люди, собиралось теперь тайно.
Шпионы Питта и Дандаса подслушивали каждое слово, каждый вздох.
Вечерами Бернс старался сидеть дома - встречаться с людьми в общественных местах ему не хотелось. Он не умел притворяться, особенно выпив хоть кружку. Недавно в "Глобусе" собралось большое общество, его уговорили поужинать в компании, и он после всех "верноподданнических" тостов, которые провозглашали офицеры, не выдержал и язвительно сказал: "Пусть наш успех в этой войне соответствует справедливости наших целей".