Родители Ганса находились в Африке, где занимались изучением природы этого континента. Ганс, который жил в школьном интернате в Гейдельберге, часто получал от них из разных африканских местностей красочные открытки. Он не мог дождаться каникул, чтобы, наконец, отправиться к родителям и собственными глазами увидеть все красоты, которыми он любовался на открытках. Особенно заинтересовала его последняя открытка. На ней были изображены негры в разноцветных национальных костюмах, танцевавшие босыми ногами на раскаленных углях. На обороте было написано: одно из негритянских племен (тут следовало его название) исполняет традиционный танец на раскаленных углях. Сначала раскладывают огромный костер, а когда дрова сгорят, разгребают уголь, образуя круг диаметром десяти метров, и под звуки тамтамов начинают свои ритуальные танцы.
Ганс решил немедленно поделиться новостью со своим другом Франком. Однако дома его не оказалось. «Верно, бегает где-нибудь около замка, на склоне холма», — сказала его мама. И впрямь, Ганс скоро нашел своего закадычного друга. Сидя рядышком на склоне высокого живописного холма, царившего над всеми окрестностями, мальчики принялись обсуждать обычаи далеких негритянских племён. Их не интересовали ни могучие стены великолепного, хотя и частично разрушенного электорского готического замка, ни знаменитые гейдельбергские сады, раскинувшиеся у подножья холма. — Я же тебе уже говорил, — рассудительно объяснил Ганс, — что эти «огнеупорные» люди живут только в Африке. Мои родители находятся там уже больше года, с начала 1860 года, и не раз им доводилось видеть, как негры ходили босиком по раскаленным углям, и на их стопах не было ни малейших ожогов.
— Не спорю. Просто хочу тебе сказать, что почти то же самое ты можешь увидеть у нас, в Гейдельберге, — ответил Франк. — Ни за что не поверю! Это все твои выдумки, — решительно прервал Ганс своего друга,
— А я тебе говорю, что у нас, в знаменитом Гейдельберге, где находится старейший в нашей стране университет, и не такое возможно…
— Чепуху ты какую-то несешь, — возразил Ганс. — Какое отношение имеет университет к устойчивости кожи человека на влияние высоких температур…
— А вот имеет, имеет, — настаивал на своем Франк, — именно в этом университете ты можешь увидеть человека, который показывает фокусы, вкладывая руку в огонь. Я говорю о профессоре Бунзене, которого не даром называют огнеупорным профессором и магом химии. Неужели ты о нем не слышал? Правда, он приехал сюда недавно, хотя когда-то он уже читал лекции в Гейдельбергском университете. Но потом он занялся своими изобретениями и забросил преподавание…
— Нет, я никогда о нем не слышал, недоверчиво произнес Ганс. — Верно это твоя очередная выдумка.
— Вы там сидите в своем интернате в четырех стенах и вообще не знаете, что происходит вокруг… Ведь вас выпускают всего на два часа в день. Это же настоящая тюрьма. А что касается Бунзена, то если не веришь, можем поспорить. Только честно предупреждаю, что ты проиграешь.
— Один из нас, безусловно, проиграет, только это будешь ты, а не я. Пожалуйста, можем с тобой поспорить, только на что?
— На мой перочинный ножик и на твою цветную открытку из Африки вместе с маркой, конечно. По рукам?
— Ну, что ж. Я согласен. Да вот пустят ли нас в университет?
— Уж я об этом позабочусь. Завтра в шестнадцать часов профессор Бунзен читает лекцию. Давай встретимся с тобой незадолго до начала у ворот. Мальчики вскочили и стремглав помчались вниз по крутому склону.
В легендах, круживших об «огнеупорном профессоре, не было особого преувеличения. В его лекциях действительно было что-то общее с магией. В аудитории на возвышении поблескивали в полумраке разные реторты, извилистые стеклянные трубки и пробирки. Все это напоминало издали лабораторию средневекового алхимика. Из висящей над горелкой колбы, в которой бурлило какое-то густое вещество, шел оранжевый пар, таявший в слабом свете газовой горелки. Из первых рядов битком набитой аудитории доносились хриплые покашливания. От дыма немилосердно першило в горле и резало глаза. Сзади висел темный пока что экран, а перед ним стояли приборы таинственной формы и непонятного назначения. Профессор Роберт Бунзен занимался последними приготовлениями к демонстрации опытов. В халате, покрытом пятнами от химических реактивов, с черной повязкой на глазу Бунзен был похож на средневекового мага. Огромными, как лопаты, ручищами, он расставлял хрупкие сосуды, наполнял их, соединял проводами, зажигал горелки… Все это он делал очень быстро и ловко. Сразу можно было догадаться, что научные эксперименты — его стихия. Франк и Ганс примостились на краю скамейки, в углу аудитории и, затаив дыхание, следили за тем, что делал профессор.
— Уважаемые господа, — начал Бунзен, — моя сегодняшняя лекция посвящена исследованиям в области оптики. Я продемонстрирую вам спектроскоп, остановлюсь на проблемах, спектрального анализа и расскажу о вытекающих из него открытиях. Они связаны с возможностью определения химического состава звезд, находящихся на расстоянии миллиардов и даже триллионов километров, по их спектру.
— Подумай только, — прошептал изумленный Ганс, — триллионы километров отделяют нас от звезд, а профессор говорит об определении их химического состава.
— Сиди тихо и смотри, — одернул Франк своего приятеля. Профессор склонился над переплетением резиновых и стеклянных трубок, повертел краник газовой горелки, а потом недовольно покачал головой.
— Извините, что первый опыт, который я хотел вам показать, так затянулся, — произнес он, обращаясь к аудитории — Газовая горелка почему-то слабо греет.
И с этими словами профессор Бунзен вложил ладонь в пламя большой горелки под одной из реторт. Кто-то ахнул от ужаса, в аудитории раздались изумленные возгласы, Бунзен же спокойно подержал некоторое время ладонь в огне, после чего сказал:
— В самом деле. Разве может эта реакция протекать нормально, если температура пламени не больше 300 градусов по Цельсию. Будьте добры, сменить газовый баллон, — обратился он к стоявшему неподалеку ассистенту, — в этом слишком низкое давление.
— Ты выиграл пари, — тихо промолвил Ганс. — Это и впрямь невероятное зрелище.
— Вот видишь, — с удовлетворением шепнул Франк, — а ты мне не верил… В аудитории не смолкал гул изумленных голосов. Только немногие, самые близкие сотрудники профессора знали о его совершенно нечеловеческой выносливости к высоким температурам. Кожа на его ладонях затвердела от постоянного непосредственного контакта с едкими химическими веществами, поскольку Бунзен никогда не пользовался перчатками, а все опыты выполнял всегда сам. Его ладони стали в результате этого на самом деле огнеупорными, и он вкладывал их в огонь, чтобы определить температуру пламени горелки. Отсюда и пошли легенды об «огнеупорном профессоре и разных магических фокусах, которые он показывал во время опытов.
Теперь Бунзен жестом руки успокоил аудиторию. Сразу же воцарилась тишина. Профессор начал свою лекцию.
— Спектральный анализ, как я уже упоминал, позволяет определить химический состав небесных тел — звезд и галактик. Дело в том, что спектры белого света не одинаковы. Известно, что спектр — это совокупность цветовых полос, которые получаются при прохождении светового луча через преломляющую среду. Проще всего получить спектр, пропуская свет через стеклянную призму. Вместе с моим другом и сотрудником Кирхгофом мы установили, что спектральные полоски света, испускаемые горячим газом, например водородом, отличаются от спектра раскаленного металла, скажем, железа. Благодаря таким свойствам спектров, можно, изучая свет далеких звезд, сразу определить их химический состав, то есть установить из чего «построена» данная звезда или другое небесное тело. Мало того, можно определить, удаляется ли данное тело от наблюдателя или приближается к нему, поскольку в первом случае полоски спектра будут смещены в сторону красного цвета, а при удалении объекта — в сторону фиолетового.
— Пожалуй, мы можем уже потихонечку выйти отсюда. Ничего интересного больше показывать не будут,
— прошептал Франк, наклонившись к уху приятеля. Но Ганс, не спуская завороженного взгляда с профессора Бунзена, только нетерпеливо отмахнулся. Он и не собирался уходить с середины такой захватывающей лекции. Франку ничего не оставалось, как сидеть до конца. Одному ему не хотелось пробираться к выходу.