Однако механизм защиты в его сознании теперь работал куда лучше, чем в прошлый раз, и общение с Ариэль вновь отвлекло его. Оправившись от увиденного на диво быстро, он спустился к завтраку — который Ариэль, к его значительному неудовольствию, никогда не просила подать в постель, — без камня на душе. Но он не смог обойтись без вопроса.
— Ах, это! — Она совершенно не удивилась. — Это один из богов острова. Ну, так про него, по крайней мере, говорят.
— Ариэль! — настойчиво сказал он, чувствуя, как снова — всего на миг — его нервы дали слабину. — Прошу, скажи мне — что все это значит? Уж прости за такую откровенность, но я немного напуган. Что происходит? Почему вид из моего окна каждый день меняется?
— О, милый Карфакс. — Она поднялась и села рядом с ним, пододвигая стул. Ее руки обнимали его, вся ее натура излучала доброту. — Просто помни, что ты выздоравливаешь от тяжкого недуга. Зачем тебе все эти беспокойства? Что меняется — тому не прикажешь быть прежним. Бесполезно даже пытаться. Не растрачивай нервы попусту — помнишь же, каких волнений тебе стоила та неудавшаяся картина! — Почти материнский тон ее утешающего голоса заставлял его волнение казаться ребяческим и абсурдным, вздором инфантильного невротика.
— Мне кажется, только в стабильной… может, даже банальной обстановке можно по-настоящему не волноваться ни о чем, Ариэль.
— Только дети и несчастные люди, подобные детям, отличают нечто «стабильное» от «нестабильного». «Банальный вид скрывал величья след»[19]. Поправляясь от недуга, ты начинаешь видеть в обычном исключительное; наконец-то замечаешь, что исключительное — это вполне обычное, банальное явление. Ты так долго жил в окружении притязаний других людей…
— Но неужто я был настолько болен? Если мир и впрямь так отличается от моих о нем представлений, я, должно быть, сошел с ума… и безумен уже много лет кряду.
— Вполне возможно, мой дорогой, — ответила она. — Когда живешь в обществе напрочь безумных людей, трудно понять, насколько ты сам в здравом уме.
— Но я совершенно точно буду безумен, если не задумаюсь о некоторых вещах, на этом острове происходящих, — обо всем том, что просто не взять в толк и не объяснить!
— Разве ты здесь несчастлив?..
— Я никогда раньше не мог помыслить, что такое счастье, как здесь, возможно… или что я когда-нибудь удостоюсь такого счастья. И дело не в том, что я раньше думал, будто знаю о жизни очень много. Раньше я всего лишь пытался следовать советам Гете — старался беспокоиться только о том, что, как мне казалось, находится в пределах возможностей ума. Ведь только в силу собственного разумения гений… или полнейший простак… отмеряет себе границы истинного. Разве ты не считаешь так, Ариэль? — Он посмотрел на нее с легкой тревогой.
— Cosi e se vi pare[20], — ответила она. — Такова единственная истина. И она очень скучна. Годится разве что для непринужденной беседы влюбленных за завтраком. — Она вернулась к своей прерванной трапезе. — А метафизика, в свою очередь, — это всего лишь пища для ума или замена любви.
— Возможно, то, что мой разум может уловить здесь, сильно отличается от того, что он мог бы уловить в Англии, — заметил Карфакс нерешительно.
— В Англии ты бы почувствовал вину за то, что любишь меня, и на завтрак всегда ел бы одно и то же. Здесь все, как видишь, иначе, — легкомысленно ответила она. — Смысл был бы тебе покидать Англию, ожидай тебя здесь, на острове, ровно то же?
— Ты ведь знаешь, что вид из окна моей спальни меняется каждый день, а иногда и в течение дня? — отчаянно спросил он.
— Он меняется… но и ты меняешься вместе с ним, дорогой Карфакс. Это твоя болезнь разжигает в тебе желание вечно поддерживать мир в состоянии неизменности. Но сейчас ты идешь на поправку… и довольно быстро.
— Я никогда не смогу быть полностью счастлив, дорогая Ариэль, пока не пойму, что за сила заставляет вид из моего окна все время меняться! И почему он отличается от вида из всех других окон в доме, где я успел побывать, и почему… о, так много этих «почему»! Почему, Ариэль? — Карфакс, бледный и растревоженный, пристально уставился на хозяйку Флотского дома. — Если ты меня по-настоящему любишь и знаешь ответы, прошу тебя, скажи мне.
20
Имеется в виду Джон Эверетт Милле (1829–1896), английский живописец и график, один из основателей и главных представителей Братства прерафаэлитов; и, скорее всего, его полотно «Смерть Офелии» (1852).