— Что вы делаете с пассажирами, проспавшими свою станцию? — спросил Пендлбери. — Не первый же я в такую передрягу угодил.
— Обычно все пассажиры сходят на главной линии, — ответил ему носильщик.
— Я просто не успел пересесть… опоздал на лондонский рейс.
— Бывает, — сказал носильщик голосом, указывающим, что чужие невзгоды его особо не волнуют. Состав, которым прибыл Пендлбери, остановился на запасном пути, и все огни в нем вдруг погасли.
— Кастертон, я полагаю, довольно большой город?
— Средненький, — бросил носильщик, темнолицый и безрадостный.
— Здесь есть отель?
— С тех пор, как «Армс» был продан, — нет. В наше время поди найди кого-нибудь, кто захочет в нашей глуши убираться в номерах.
— Хорошо, и как же мне быть? — спросил Пендлбери капризно, прекрасно понимая, что носильщик не обязан отвечать на этот вопрос.
Мужчина посмотрел на него с неким проблеском сочувствия в глазах.
— Пойдемте, — коротко бросил он. Подхватив чемодан — рука все еще плохо слушалась, — Пендлбери последовал за ним. Пошел снег — не нежные тающие хлопья, а что-то вроде кусачего мелкого града.
Носильщик первым делом заглянул в небольшой кабинет, освещенный шипящей керосиновой лампой и до духоты прогретый потрескивающей угольной печью. В нем он разобрался с какими-то неясными формальностями, пока Пендлбери ждал снаружи. Потом он жестом пригласил его проследовать за ним, погасил свет в кабинете и запер дверь; снял с кронштейна единственную масляную лампу, освещавшую платформу, — и отпер воротца с табличкой «Общий зал ожидания». Светильник он вдруг поднес к самому лицу, и Эдварда застала врасплох внезапность и резкость этого движения.
— Имейте в виду, — произнес носильщик, — я не несу за вас никакой ответственности. Если вы решите остаться здесь на ночь — то только на собственный страх и риск.
— У меня нет выбора, — устало заметил Пендлбери.
— Пользоваться этим залом в каких-либо целях, кроме ожидания поездов, запрещено правилами железнодорожной компании.
— Разве железнодорожная компания не служит с известных пор на благо народа?
Вероятно, носильщик слышал этот вопрос слишком часто, чтобы счесть его сколько-нибудь достойным ответа.
— Я оставлю вам лампу, — сказал он вместо этого. — Какое-то время еще погорит.
— Спасибо, — поблагодарил Пендлбери. — Огонь, я так понимаю, разжечь негде?
— Камины разжигали здесь до войны. Теперь — сами понимаете. — Носильщик фыркнул.
— Понятно, — протянул Пендлбери. — И вы уверены, что больше нигде?..
— Ну, поищите, если хотите.
Через дверь Пендлбери мог видеть, как град засыпает перрон ледяной шрапнелью.
— Что ж, хорошо, посижу здесь, — сдался он. — В конце концов, это дело нескольких часов, всего-то… — Он уже прикидывал в уме, сколь многое ему придется нагонять в темпе вальса завтра.
Носильщик поставил лампу на полированный желтый стол.
— Еще раз напоминаю, — сказал он, — я здесь ни при чем.
— Если я не проснусь в полседьмого, надеюсь, меня кто-нибудь проведает?
— Конечно, — сказал носильщик.
— Тогда — спокойной ночи. Сердечное спасибо вам еще раз.
Благодетель Эдварда ничего не ответил и даже не кивнул ему, лишь резко дернув головой. Кажется, причина отрывистости его движений крылась в нервном тике или каком-то подобном недуге. Не самый приятный случай, конечно. Уходя, носильщик хлопнул со всей силы дверью, будто проверяя замки на прочность.
Первой идеей Пендлбери было оттащить стол в сторону, а затем передвинуть одно из длинных сидений так, чтобы оно стояло вплотную к другому такому же, образовав таким образом более широкое и удобное ложе на ночь. Он поставил лампу на пол и, подойдя к другому концу стола, начал тянуть — но не смог сдвинуть его и на дюйм. Оказалось, что стол намертво привинчен полу — в установлении этой нехитрой истины Пендлбери помог круг идущего от керосинки света. Блага народа — благами народа, а ныне канувшая в Лету «железнодорожная компания» все так же пеклась о сохранности своего имущества.
Тогда Эдвард решил максимально эффективно приспособить под свои нужды одну-единственную стоявшую в зале скамейку; но та оказалась слишком жесткой и узкой, да еще и в центре у нее имелась странная неудобная выпуклость. Более того, Пендлбери даже не смог уместиться на ней целиком — ноги свесились за край. Ему было так холодно и неуютно, что он не решался погасить керосиновую лампу, но в конце концов он решился на этот шаг. Помимо всего прочего, Пендлбери обнаружил, что свет слишком уж сгущает тени по углам зала, и причудливые образы, то и дело выхватываемые усталым зрением, не дают ему настроиться на сон. Возможно, лампа еще пригодится ему позже — не так-то и много в ней масла.