— Итак, чай готов. Чего еще желаете?
Дорабелла встала у дальнего конца большого пустого кухонного стола. Она смотрела на Гюнтера с выражением враждебного любопытства.
— Давайте вернемся наверх, — предложила она. — Там у меня припасено печенье.
Фенвилл поставил чайник, молочник, сахарницу из серебра и две чашки на дорогой расписной поднос и последовал за ней в комнату. Достав жестянку, набитую засахаренным печеньем, на которой не значился производитель, девушка сняла с нее крышку и протянула ему. Печеньица оказались где-то пять дюймов в диаметре и не менее полдюйма толщиной каждое, и от них распространялся сильный аромат аниса.
— Что ж, я расскажу вам все, — заявила Дорабелла, попивая чай из большой низкой чашки. — Таково желание моего отца.
— О да, — согласился Фенвилл, — полагаю, так будет лучше. — В конце концов, она почти сказала, что любит его.
— Я влюблена. Ужасно влюблена.
Фенвилл наградил ее нежной улыбкой.
— Гораздо сильнее, чем вы — в меня.
Он качнул головой.
— Это случилось сразу после смерти моего отца.
Она сказала это как раз тогда, когда он ставил чашку. Рука дрогнула, и чай плеснул за край.
— Я, шутка ли, даже не знаю его имени…
Фенвилл уставился себе под ноги. Сердце горестно заныло, отяжелело.
— Я неправильно вас понял, Дорабелла, — произнес он тихо. — Моя вина. Не думаю, что вам стоит продолжать.
— А я продолжу. Все равно нужно с кем-то поделиться — никто ведь не знает. — Глаза ее снова лихорадочно заблестели; руки миниатюрными голубями запорхали над коленями.
Фенвиллу стоило больших усилий кивнуть. Застыв над чайным подносом, в уютной и непринужденной обстановке, Дорабелла выглядела даже более очаровательной и милой, чем обычно, — он бы попросту не смог ей отказать.
— Итак, в этом доме есть большое зеркало. Раньше оно стояло в Версальской комнате. Я спрятала его, как только жизнь моя пошла наперекосяк. Перенесла к себе спальню.
Как ни странно, Фенвилл до этого момента даже не задавался вопросом, где молодая хозяйка спит.
— Раньше я часами разглядывала себя в нем. Но однажды ночью себя я там не увидела.
— В смысле… там отразился кто-то еще? — Он постарался, чтобы голос звучал тепло и сочувственно. Когда надежда исчезает, порой и простое утешение не менее ценно.
— Нет-нет, что вы такое говорите. Не в этом дело. Как-то вечером я готовилась ко сну… — Ее взгляд затуманился, обратившись внутрь, к стародавним воспоминаниям. — Ну да, я приготовилась ко сну — и черт меня дернул взглянуть в зеркало. Так вот, хотите — верьте, хотите — нет, а там никого не было.
Только теперь Фенвилл остро осознал, что Дорабелла, возможно, слегка не в себе.
— Вы думаете, я сумасшедшая? Я и сама так тогда подумала. — Она кивнула с чинным видом. — Я закрыла глаза… долго их так продержала… а когда решилась снова посмотреть — мое отражение вернулось.
— Скорее всего, вы просто переутомились.
Она улыбнулась — снисходительно и чуть более откровенно, явно подводя к самому важному:
— На следующую ночь там отразился он.
Фенвилл с трудом удержался от облегченного шумного выдоха. Так его соперник за ее любовь… даже не настоящий? Какое счастье.
— Расскажите поподробнее, — попросил он ободряюще.
— Я вошла в комнату — и, по сути, впервые увидела его боковым зрением, просто глянув через плечо. Это потом я уже повернулась к зеркалу лицом. Меня в нем не было, а вот он… он был. И я влюбилась в него с первого взгляда, совсем как вы — в меня. Не думаю, что я впустила бы вас, если бы он не открыл мне, что такое — мгновенно вспыхнувшая любовь — вообще возможно.
— И как же он выглядел?
— Примерно одного роста со мной. Ужасно красив — особенно в этом маскарадном наряде. Он иногда выряжается в пух и прах. Ужасно тщеславный. — Она опустила взгляд к чашке и чуть покраснела.
По последним надеждам Фенвилла начал звонить колокол.
— Вас не затруднит описать этот его… маскарадный наряд? — спросил он.
— О, это что-то из восемнадцатого века — жабо, напудренный парик. Может, эпоха Регентства… не сочтите меня излишне старомодной, но такой наряд делает мужчину очень привлекательным.
Чашка Фенвилла опустела, но он не решился наполнить ее.