Я не знал, как заниматься и чем заниматься, но всё же упражнялся. Во время игры передо мной появился силуэт и облик Матта. Я сказал: «Пальцам больно.» Он ответил: «Хорошо — значит, ты работаешь», и исчез. Я оставил ограничения физических гитарных упражнений и стал просто играть. Что-то — музыка? — шло наружу. В странной новизне аппликатуры и настройки — основанной на вечном музыкальном архетипе, соотношении 2:3 полной квинты — мне что-то слышалось: какое-то как будто всегда присутствующее и всё же позабытое качество, союз физического, эмоционального, интеллектуального, ритмического, мелодического и гармонического. Это качество было там — стоило только протянуть руку. Просите и дастся вам.
Когда я вспоминаю и переживаю всё это сейчас, мне представляется ракетная траектория. Во вторник вечером в затемнённом обеденном зале я почувствовал силу многочисленных G, вдавливающих меня в моё сиденье-капсулу. Если говорить о чистой энергии, вечер вторника был высшей точкой, которая так больше и не повторилась. В последующие дни взлётное ускорение понемногу уменьшалось, и я успокоился в арке космического корабля, направляющегося на Землю.
Среда
Я встал, пошёл в бальный зал, поиграл на гитаре, и в 7.10 скромно записал в дневнике: «Прошлой ночью почти до полуночи занимался в обеденном зале; получилась пара хороших импровизаций в новой настройке — у неё явно есть определённые возможности. Из-за шума не мог заснуть по крайней мере до часа. Проснулся примерно в 6.15 и решил встать, потому что парень в соседней комнате всё равно начал принимать душ, а парень этажом выше, судя по всему, передвигает мебель. Занимался внизу в бальном зале. Мной овладевает какое-то странное состояние ума.»
Утренняя релаксация, завтрак, потом групповой гитарный урок с Фриппом — всё как вчера. Урок начался с импровизационного упражнения: «Возьмите ноту из следующего ряда: «ля — си — до — ре — ми — фа-диез — соль» [ля — дорийская гамма]. Когда будете готовы, сыграйте её. Возьмите ещё одну ноту из того же ряда. Сыграйте эту вторую ноту, как того потребует ситуация. И т. д.» Хотя я чувствовал, что мы совершенно не умеем слушать друг друга и подстраивать свои ноты под чужие, в получившейся дорийской какофонии было ощущение такой полноты, что я не мог не поразиться.
Прошлым вечером Фрипп с чрезмерно подчёркнутыми неудовольствием и печалью рассмотрел наши приёмы звукоизвлечения и объявил: «Ваши левые руки чрезвычайно плохи, но правые руки бесконечно хуже.» Потом он начал объяснять нам, как правильно держать медиатор, объяснять правильные положения руки, запястья и ладони, и т. д.
Утром в среду Фрипп отметил улучшение в технике правой руки по сравнению с предыдущим вечером и начал объяснять новое упражнение по перекрёстному звукоизвлечению — медленное печальное арпеджио, впоследствии ставшее фоновым ритмом для одной из «Тем Гитар-Крафта». Он как всегда легко и уравновешенно ходил вокруг, время от времени с чудаковатым видом давая советы: «Большой палец не гнуть, всегда держать прямо. Если большой палец согнут, вы допускаете ошибку.» Мы исполняли упражнение в жалобно ускоряющемся унисоне, а Фрипп то и дело обрушивался на кого-нибудь: «Почему большой палец согнут?!»
Фрипп учит, что при звукоизвлечении непосредственно над отверстием в корпусе с безупречно параллельным расположением плоскости медиатора к линии струн акустическая гитара имеет единственную идеальную тоновую окраску. Мне было трудно это принять. Во-первых, это было невозможно сделать на моей гитаре: корпус слишком глубок, а его поверхность слишком велика, чтобы я мог расположить медиатор в нужном месте, притом соблюдая принятую координацию руки, запястья и ладони. На индивидуальном уроке Фрипп согласился с этим и посоветовал мне достать гитару поменьше. Что ж, хорошо. Но одним из особенных удовольствий клеймонтской недели было то, что существовала возможность на время брать неиспользуемые гитары других Крафтистов. Я играл на «Овэйшнах», «Мартинах», «Гилдах», «Гибсонах», старомодных ковбойских моделях, на незнакомых гитарах. Я тщательно изучил звук и исполнительские возможности каждой из них, и пришёл к выводу, что моя тайваньская копия Gibson Hummingbird, Yamaha FG-295S 1977 года, звучала лучше их всех: именно потому, что она была столь громадна, она издавала самый чистый, самый резонирующий, самый громкий и сбалансированный звук, и имела практически самый красивый тон.