Помню, однажды мы сидели в бальной зале и во весь дух гнали по рельсам свой асимметричный соул-поезд, и у меня появилось ужасно странное чувство тишины и уверенности — наверное, это был один из первых моментов, когда внутри «щёлкнул переключатель», когда я шагнул по ту сторону напряжённого труда и неестественного счёта и всё стало (хоть и очень ненадолго) интуитивным и лёгким, как дыхание. Рубя по струнам, я не смог сдержать широкой ухмылки. Оглядев комнату, я увидел, что на меня уставился — кто бы вы думали? — Тони Гебалле; у него на лице сияла та же самая улыбка, которая пару дней назад показалась мне невыразимо раздражающей. Похоже, теперь я внезапно понял, в чём тут было дело, и я улыбнулся Тони, и он улыбнулся мне, и одну или две короткие минуты мы были сцеплены в полном симпатическом резонансе, ведя за собой ансамбль в непередаваемо музыкальном conjunctio.
Потом всё развалилось, и мне пришлось опять трудиться и начинать считать заново.
Во время индивидуального гитарного урока с Фриппом я в последний раз заикнулся о диссертации. Он не уступил. Он сказал, что музыка — на которой я предполагал сосредоточиться в своём сочинении — всегда была лишь малой частью его работы, то есть была ещё редакционная и авторская работа в Musician, гастроли Фриппертроники, всё остальное — так как же кто-нибудь, кроме его самого, может написать о нём книгу? — спросил он. Я ответил, что наверное, дело в том, какая это книга. Он сказал, что музыка всегда легко ему давалась, она всегда была с ним; а остальное, всё прочее — было нелегко, и в каком-то смысле более значительно.
После обеда в 8.00 у ансамбля 26-ти Крафти-гитаристов состоялся незапланированный урок-сюрприз Роберта с акцентом на упражнениях в пяти и семи. Мы определённо двигались к чему-то важному.
В 9.00 последовало дискуссионное собрание в библиотеке, на котором Фрипп загипнотизировал меня, рассуждая о творческой способности, восприимчивости, сознании, представлении, экране умственного зрения, теории Уолтера Дж. Онга об эволюции раскола между слуховым и визуальным восприятием в западном обществе, и прочих вещах. Я помню несколько подробностей из этой — самой мощной — фрипповской лекции. Он говорил о том, что музыканты обычно слышат только ту ноту, которую играют в данный момент, но при помощи практики можно натренировать своё слуховое поле — определённым визуальным образом — до такой степени, что в нём поместятся такт, фраза, фрагмент, целая пьеса, даже целый концерт; таким образом, хотя ты играешь за один раз только одну ноту, твоё восприятие сфокусировано также на положении и функции этой ноты в гораздо более обширной иерархии ценностей, которая теоретически может расшириться до всей твоей жизни — и даже дальше.
Фрипп говорил о визуальном представлении размеров, уделяя особое внимание семидольным размерам, и объяснял, как можно научиться почти буквально видеть семидольный рисунок в его возобновляющихся циклах на фоне поля умственного зрения. Это привело к рассмотрению священной геометрии и архитектуры; Фрипп излагал символизм числа 7 в интерпретации гурджиевского «Закона семи» или Хептапарапаршинока, и в связи со своими наблюдениями в соборе в Бельгии.
Раз или два у меня у меня создавалось впечатление, что Фрипп со своей обыкновенно кристально ясной логикой и способностью к объяснению разных вещей скатывается до бессмысленной белиберды. Однако в такие моменты казалось, что это не его вина — скорее, сам язык напрягался до точки разлома: идеи возникали, развивались и пересекались таким образом, которого не может передать простая проза. Мне также пришла мысль, что если бы у меня была большая подготовка к восприятию передаваемых нам идей, я нашёл бы в них больше смысла.
Кроме того, у меня было странное, неловкое, однако возбуждающее чувство, что Фрипп на протяжении всей лекции обращался прямо и лично ко мне. Может быть, и другие чувствовали что-то подобное — судя по всему, среди последователей Гурджиева это было довольно-таки обычное ощущение. Разговаривая, Фрипп часто глядел мне в глаза. Однажды, когда у меня устала спина от сидения на полу со скрещенными ногами, я откинулся на локти и вытянул ноги вперёд; глядя прямо на меня, Фрипп тут же начал говорить о том, как положение нашего тела влияет на всё состояние разума — то есть, если мы примем позу развалившегося бездельника, наш разум очень скоро перестанет реагировать на окружающее. В свою очередь глядя на него, я несколько минут демонстративно продолжал сидеть откинувшись, но напрасно; вскоре, почувствовав, что меня легко высекли, я вновь сел прямо.