Мне кажется, что любая перемена должна быть медленной — она должна быть постепенной — и изменить кого-то ещё можно, только изменив самого себя: это всё, что можно сделать.
Это всегда начинается с персонального решения. Политическая жизнь всегда направлена к изменению структур и внешних обстоятельств. Это как построение благотворительного общества: вы строите все структуры общества заботы, но с людьми, которые ненавидят и терпеть не могут друг друга. Как, скажем, сказать архитектору нарисовать план дома, а он рисует небоскрёб — вы смотрите на него снаружи и говорите: это дом? Если войти вовнутрь любого здания, неважно, хорошего или плохого — может быть, даже столь же отвратительного, как небоскрёб — дом — это внутреннее качество, он не имеет ничего общего с косметикой (на самом деле, в качестве небольшой сноски — есть наука построения домов, работающая с геометрией священных пропорций и т. д., которая говорит: да, можно построить дом, в котором почти гарантированно можно будет жить, но, и в том всё и дело, именно внутреннее качество есть самое важное). Так вот, наша политическая жизнь направлена на навязывание нам силой внешних структур, которые порождают только противодействие — потому что любая силовая акция порождает только равную (по меньшей мере) реакцию. Так что политическую жизнь можно определить как ужасное количество энергии, расходуемой на достижение цели, обратной предполагаемой.
Если вам нужно общество благоденствия, то нужно сделать так, чтобы люди заботились друг о друге; а когда это качество установлено, то структура возникнет естественным образом. Вполне очевидно, что в случае общества благоденствия человек не может критиковать государство благоденствия, потому что все этого и хотели; но школы не учат, полиция не следит за порядком, а здравоохранение отвратительно — вы ждёте часами, а когда врач вас принимает, то прошла уже неделя, и вы уже мертвы — и тут вам уделяют пять минут. Так что такое общество безнадёжно, оно рождается из недр бюрократии, которая совершенно не заботится о людях, которыми управляет; люди, которым нужна система всеобщего благоденствия — это как раз те люди, которые менее всего способны его получить…
РТ: Очень многим из этих институтов и бюрократических учреждений дорога идея самоувековечивания.
РФ: Первейшая цель любой системы — увековечить себя; и это, в общем, не та цель, для которой система учреждалась.
РТ: Но желательны ли такие стратегии, которые ловят в сети будущее? То есть: может быть, дисциплина цели, дисциплина сознательного решения ограничивает, и иногда негативным образом, долгосрочный план?
РФ: А что, рыба сама залетает в рыболовные суда? Жареные голуби сами летят в рот?
Есть разные пути постановки цели. Нужно решить, какова твоя цель, и это никоим образом не легко; но если ты не знаешь, куда идёшь, то маловероятно, что ты придёшь туда. Другими словами, разница между человеком и кем-то ещё состоит в том, намеренна или нет твоя деятельность; а иначе — дует ветер, и ты летишь по ветру. А это не свобода. Свобода — это даже не то, что можно определить в Билле о Правах. Свобода — это способность принять решение, действовать определённым образом и осуществить его. Итак, нужно создать цель; за целью возникает некая структура способов её достижения, и это не ограничительная сеть; в какой-то степени она ограничивает поведение — в том, что человек решился сделать вот именно это — но то, как человек осуществляет эту работу, это большая разница. В этом есть свобода, и в то же время нет (я хотел сказать — невероятно мало); то есть вы знаете — все мы думаем, что мы свободны сидеть здесь и разговаривать, но на самом деле тут присутствует очень мало выбора.