РТ: Неужели же в «искусстве» не обязан присутствовать большой элемент неосознанного? — при этом неважно, что хотел сказать артист — и, вероятно, в некоторых случаях он был бы разочарован, если бы были осуществлены только его намерения.
РФ: Ну, тут много разных вещей. Первое — всегда существует риск; риск — это то, что взбаламучивает вещи. Вы можете сказать, что это творческая возможность или несчастье — это и то, и другое. Но он неизбежен, если ты остаёшься живым внутри механистической структуры, где начинаются все эти теории об энтропии и т. д. Энтропия — это термин, применяемый к физическому процессу, когда на физическом уровне всё приходит в упадок и любая механистическая ситуация распадается на части.
Однако есть способы, во-первых, работать в условиях распада, а во-вторых, замедлить ход энтропии. Так вот, внутри машины можно работать, только если ты свободен и независим от неё, а в отношении к человеку это означает — найти ту часть себя, которая имеет способность к свободному поведению; то есть — Могу ли я принять решение сделать нечто и знать, что это будет сделано, и что на моё поведение не влияют никакие механические течения, силы и принуждения, и они не помешают мне сделать это? И быть в состоянии ответить «да» — это очень значительно; дать гарантию, что две минуты твоего дня будут намеренным поведением — это очень, очень смелое заявление; это просто круто!
Так как же человек может это сделать? Тут главный вопрос — это научиться держать какую-то часть себя постоянно за пределами машины — иметь чувство, что ты отделён от всего, что делаешь. Независимо от того, кто такой Фрипп, и что этот Фрипп делает, я мог бы быть чем-то отдельным от этого. Первоначально тут играет большую роль разделение внимания, но для этого нужна дисциплина — и это получается естественно очень не у многих людей, а людей, у которых это получается естественно, наверное, ни вы, ни я никогда не встречали. Так что нам нужна поддержка, нам нужны структуры, человеку нужна масса технических приёмов, человеку нужна дисциплина, но на самом деле всё начинается с желания. Появляется желание, затем цель, затем ты находишь способы её выполнить — вот так, я думаю, всё это и идёт.
Для меня дело было в том, что я просто не мог продолжать жить так, как жил раньше, так что нужно было либо исчезнуть, либо что-нибудь с этим сделать.
РТ: Как вы думаете, в чём на вас повлиял Гурджиев?
РФ: Я, наверное, не был бы здесь сейчас — и уж конечно, не в такой форме — если бы не столкнулся с этим. Я пошёл в школу, которая называлась Международной Академией Непрерывного Образования (глупое название, и, я думаю, выбранное с чувством юмора) в Шерборн-Хаусе в Глосестершире, и она была основана по образцу школы Гурджиева в Фонтенбло. Это была очень тяжёлая работа. Там нужно было находиться десять месяцев, и у нас был только один выходной за три недели, когда можно было уходить оттуда. В мой год трое человек попали из школы в сумасшедший дом и около 20 % бросили школу. Две недели назад в Филадельфии я встретил человека оттуда, который был алкоголиком, практически не мог спать, мочился в чужие мешки с бельём и в конце концов порезал себе вены и попал в сумасшедший дом — так вот когда я встретил его, он был в хорошей форме, но в то время с ним было трудно.
Это была очень, очень тяжёлая работа, и это было совсем не то, что работать внутри и снаружи, то есть если тебе становится плохо, ты можешь пойти в кино, или посмотреть телевизор, или напиться, или сделать что угодно ещё. В Шерборне приходилось сидеть там и искать способ управиться со своей проблемой — точным выражением будет: поработать с ней — это нелегко. Пока я был там, женщина, с которой я жил, бросила меня, и это было для меня ужасно — я был на грани самоубийства — это не было легко. Но с другой стороны, это было определённо началом моей жизни, если хотите.
РТ: Какие там были дисциплины, тренировки, упражнения?