Гром великого сражения изрядно перепугал мулов, и они отбежали довольно далеко, но все же мне удалось изловить их, после чего, пожертвовав одной из своих подтяжек, я изготовил некое подобие уздечек и сел на одного мула верхом, а другого повел за собой в поводу. Чертово селение Горный Апач уже сидело у меня в печенках, поэтому я сперва намеревался направиться прямиком домой, на Медвежий Ручей, но потом любопытство все же пересилило и заставило меня свернуть к Джоэлю: хотелось узнать, отчего это мой двоюродный братец Бакнер Кирби так и не поехал в Волчий каньон.
Оказавшись наконец рядом с домом, я не обнаружил там никаких признаков жизни. Окна были темны, а дверь — заколочена наглухо. Впрочем, к двери была приколота записка. Как всякий культурный человек, я, разумеется, умел немного читать по складам. Записка гласила:
Временно отбыл в Волчий каньон.
Джоэль Гарфильд
Вот дьявол, подумал я. Выходит, этот проклятый сукин сын просто не обмолвился ни словечком ни братцу Кирби, ни кому-либо еще об открытой мною специально для них новой золотой жиле! Он просто потихоньку раздобыл вьючного мула и в одиночку рванул в Волчий канон! Нечего сказать! Ведь он посмел отказать бедняге Бакнеру Кирби в тех самых надеждах на лучшее будущее, какие он сам получил возможность питать некоторое время лишь благодаря моей бескорыстной любви к кровным родственникам!
Примерно в миле от поселка мне повстречался Джек Гордон, возвращавшийся с танцулек откуда-то с той стороны горы, Джек сообщил мне, что видел издали дядюшку Чадраша Поляха, который изо всех сил пылил вниз по тропе верхом на неоседланном муле, и даже без уздечки! Отлично, подумал я. Во всяком случае, сработала хотя бы часть моего плана, направленная на то, чтобы дядюшка Чадраш навеки позабыл вкус спиртного!
До ранчо Билла Гордона мне удалось добраться, лишь когда совсем рассвело. Я вернул Биллу его мулов и расплатился за разбитый фургон, а заодно за опустошительный урон, нанесенный Капитаном Киддом здешнему коралю. Урон оказался настолько велик, что Биллу теперь было куда как проще построить совсем новый кораль. Вдобавок Капитан Кидд загнал далеко в горы лучшего призового жеребца, в клочья изжевал оба уха длиннорогому племенному быку, а притомившись после своих подвигов, вломился в амбар, где сожрал почти на двадцать долларов семенного овса.
Одним словом, я вновь тронулся в путь к Медвежьему Ручью далеко не в самом благодушном настроении; но все же не уставал напоминать сам себе: может, овчинка и стоила выделки, ежели вся эта история помогла наконец превратить дядюшку Чадраша в стопроцентного водохлеба.
Солнце стояло почти в зените, когда я остановился у дверей дома и окликнул тетушку Таскоцию. Почти невозможно представить себе охватившие меня негодование и удивление, когда вместо ответного приветствия меня вдруг накрыл целый потоп хлынувшего из окна крутого кипятка! А следом в окно просунулась голова взбешенной тетушки, и эта голова сказала:
— И у тебя еще хватает наглости разгуливать под моими окнами, выпятив грудь, словно глупый индюк?! Ах, ежели б только я не была подлинной леди, я не постеснялась бы сказать все, что о тебе думаю, дурень ты…! А ну, проваливай отсюдова, покуда я не успела сходить за дробовиком!
— Что-то не пойму, о чем это вы таком толкуете, тетушка Таскоция! — вежливо осведомился я, потряхивая шевелюрой, чтобы избавиться от остатков слегка подостывшей воды.
— И он еще осмеливается задавать какие-то вопросы! — воздела руки к небу тетушка. — Каков нахал! Да разве не ты, всего лишь вчера поутру, пообещал мне излечить моего муженька от любви к рому? Или это был кто-то другой? Ну а теперь зайди в дом, взгляни на своего пациента! Бедняга примчался домой на рассвете, едва не насмерть загнав одного из мулов Бакнера Кирби. И с тех самых пор он сражается с большущим кувшином рома, который был у него где-то припрятан. Может, он хоть тебе расскажет, что там такое стряслось? Потому как мне до сих пор не удалось добиться от него никаких вразумительных объяснений!
Я зашел в дом и обнаружил дядюшку Чадраша в кухне, где он сидел на табуретке у задней двери, нежно прижимая к груди тот самый кувшин с ромом. Побелевшие дрожащие пальцы удерживали ручку этого кувшина куда крепче, нежели сведенная судорогой рука утопленника цепляется за соломинку.
— Ты меня удивляешь, дядюшка! — укоризненно покачал я головой. — Какого такого дьявола ты…
— Прикрой-ка дверь, о, друг мой Брекенридж! — прохрипел он. — Да как можно плотнее! И больше никогда не поминай ты всуе ни имени, ни кличек Князя Тьмы! Вчера я спасся чудом, Брекенридж! — Тут дядюшка прервался, чтобы сделать добрый глоток из кувшина, после чего продолжал уже более спокойно:
— Я был обманут, страшно обманут, Брекенридж! Я позволил себе прислушаться к аргументам Бакнера Кирби, этого сладкоголосого сына Велиала; я позволил ему победить меня в великом споре о вреде пьянства! Не далее как вчера, утомленный домогательствами, я сказал ему: ладно, разок попробую. Я как бы пошутил, Брекенридж, просто чтобы отделаться от него. И, верный своему слову джентльмена, я за целый день не пропустил ни глоточка, Брекенридж! Я пил одну только гнусную, мерзкую, отвратительную воду!
Не в силах справиться с охватившим его волнением, дядюшка Чадраш снова как следует приложился к горлышку кувшина.
— И ты знаешь, Брекенридж, хочешь верь, хочешь — нет, но клянусь честью всех Поляхов, когда я ночью вернулся в дом этого Кирби, чтобы лечь спать, я узрел стоящего прямо на моей кровати красно-бело-синего звездно-полосатого осла с изумрудно-зелеными ушами, громко распевавшего наш славный гимн! Клянусь тебе, я видел его так же ясно, как вижу сейчас тебя, Брекенридж! Это вода, Брекенридж! Все это со мной сделала вода! — Дядюшка на мгновение разжал судорожно скрюченные пальцы и любовно погладил рукой пузатый бок кувшина. — Вода манит благочестивых людей бесплодными миражами и расставляет на их пути коварные ловушки! Никогда не унижайся до воды, мой мальчик! Вчера целый день я пил одну только воду, и посмотри, к какому ужасному состоянию это меня привело! Отныне я больше никогда не выпью ни единой капли этой отравы! Да! Отныне я больше никогда, нигде и ни за какие коврижки даже одним глазком не позволю себе взглянуть на столь коварную жидкость!
— Ну, это вряд ли, дядюшка Чадраш! — сказал я, будучи окончательно выведенным из себя в результате катастрофического провала всех моих хитроумных планов. — Ведь ежели я швырну тебя вон в то лошадиное корыто на заднем дворе, то, ей-богу, тебе все же придется разок-другой хлебнуть водички!
Так я и поступил.
Но именно в результате этого жеста отчаяния по всему Верхнему Гумбольту пополз гадкий слушок о том, что будто бы я пытался утопить в лошадиной поилке своего родного двоюродного дядюшку Чадраша Поляха всего лишь за его категорическое нежелание отказаться от лишнего стаканчика кукурузного пойла.
А ответственным за повсеместное распространение столь низких, откровенно порочащих меня наветов оказался конечно же не кто иной, как тетушка Таскоция. Именно таким бесчестным образом она отплатила мне за все те добрые дела, какие я ради нее совершил.
Ну да ладно.
Ведь меня уже давным-давно ни за что не удивишь подобными проявлениями самой черной людской неблагодарности!
Глава пятая: Шестизарядная политика
Политика и оторванная от жизни книжная ученость — вещи достаточно скверные сами по себе, даже ежели их брать по отдельности. Но всякая попытка их совместить поистине пагубна; она таит в себе семена гибели и должна быть предана вечному проклятию. Взять хотя бы историю, случившуюся в Брехливой Собаке, лагере золотоискателей в долине Индейской реки.
Брехливая Собака слыла вполне уютным, мирным местечком до тех самых пор, покуда политика не подняла там свою змеиную голову, а по пятам за нею в нашу дружную общину не проскользнула стоглавая гидра культуры и образования. А ведь еще совсем недавно виски в этом поселке старателей было совсем неплохим на вкус и стоило не так уж чтобы очень дорого, а игра в покер и фараон велась очень даже честно, если вы были в состоянии достаточно внимательно присматривать за своими партнерами. За ночь в лагере обычно происходило не больше трех-четырех совсем пустячных потасовок, и, насколько мне теперь припоминается, частенько выпадала неделька-другая, когда ни единая живая душа в поселке не получала смертельных огнестрельных ранений. И вдруг, как сказала бы моя тетушка Таскоция Полях, грянул всемирный потоп.