Они понятия не имели, что дробовик у меня разряжен, а патронов к нему нету, а потому торопливо повыкидывали наружу все свое оружие и покорно улеглись на пол. Но вот лежать смирно они никак не могли — птичья дробь, засевшая у каждого из них в мягком месте, причиняла довольно сильные и весьма унизительные неудобства; поэтому они вертелись и ерзали на полу, оглашая стены тюрьмы всякими нехорошими громогласными высказываниями, слушать которые было в высшей степени неприятно. Я нагнулся, подобрал с земли пару револьверов и заткнул их за пояс.
— Ежели в течение ближайшего часа какой-нибудь умник решится высунуть свою башку в окно, — предупредил я этих мелких жуликов, — то он тут же с ней распрощается раз и навсегда!
Сказав так, я неслышно отошел в сторону и, стараясь держаться тех мест, где было потемнее, направился к платной конюшне.
Ее владелец сидел у стола и при свете фонаря читал газету. Увидев меня, он очень удивился и сообщил мне, что, по его мнению, я должен сейчас сидеть в тюрьме. Я пропустил мимо ушей столь глупое замечание и велел, покуда я седлаю Капитана Кидда, запрячь в коляску самую быструю лошадь.
— Погоди-ка! — ответил он. — До меня дошел слух, парень, будто бы ты заявил Тузу Миддлтону, что собираешься тайно бежать отсюда с Глорией ла Веннер. Не заказываешь ли ты эту коляску для нее?
— Какая уж тут тайна, ежели я сказал ему это при всех? — удивился я. — И не бежать, а уехать. А коляску я действительно заказываю для нее.
— Видишь ли, — продолжил владелец конюшни, — Туз Миддлтон — мой друг! И я отказываюсь предоставить тебе мой экипаж с лошадью!
— Тогда не вертись под ногами! — посоветовал я ему. — Так и быть, я сам выберу лошадь и запрягу ее тоже сам!
Тут он ни с того ни с сего вдруг выхватил свой охотничий нож, и мне, против моей воли, пришлось с ним немного сцепиться. Но во время нашей борьбы этот малый зачем-то стукнулся головой об дышло, которое в тот момент чисто случайно оказалось у меня в руке, после чего он, с каким-то булькающим звуком, повалился на пол и на время успокоился. Тогда я аккуратно связал его и затолкал за ларь с овсом, после чего выкатил наружу коляску и запряг в нее самую лучшую лошадь, какую мне удалось найти в конюшне. Должен сразу сказать: люди, распространяющие повсюду сплетни о том, что я будто бы украл эту упряжку, — отъявленные лжецы! Ведь после тех событий даже года не прошло, как она была возвращена обратно! Ну да ладно.
В общем, заседлал я Капитана Кидда, привязал его сзади к коляске, сел на козлы и тронулся в сторону «Серебряного сапога», по дороге размышляя о том, как долго те глупые бизоньи браконьеры еще будут валяться на полу в тюрьме, прежде чем сообразят, что я их надул и ушел, а вовсе не прячусь позади тюрьмы с целью расправиться с ними, как только они начнут вылезать через окно.
Я свернул в проезд позади «Серебряного сапога», привязал лошадей к дереву, а потом подошел к задней двери, приоткрыл ее и осторожно заглянул внутрь. Глория ждала прямо за дверью. Женщина прям-таки вцепилась в меня, и я почувствовал, что она вся дрожит.
— Я уже думала, что вы никогда не придете! — прошептала она. — Осталось всего несколько минут до моего следующего выступления. Я жду вас здесь с того самого времени, как уплатила этому Сантри причитающийся с вас штраф. Отчего вы так сильно задержались? Ведь он ушел из «Серебряного сапога» сразу же, как я дала ему деньги! Он должен был выпустить вас давным-давно!
— Он вовсе не собирался меня выпускать, этот вонючий и бесчестный скунс! — проворчал я. — Он просто присвоил ваши деньги, а освободили меня другие люди; кое-кто из… м-м-м… ну, в общем, кое-кто из моих друзей. Что же вы стоите? Залезайте быстрей в коляску!
Я помог девушке взобраться на место кучера и передал ей вожжи.
— Мне придется малость подзадержаться в городе, — сказал я Глории. — Необходимо вернуть кое-какие долги. А вы поезжайте потихоньку вперед и ждите меня возле той тополиной рощицы, что растет чуть к востоку от городка. И не тревожьтесь, я скоро буду!
Дернув за вожжи, Глория поспешно покатила прочь от «Серебряного сапога», а я залез на Капитана Кидда, объехал вокруг салуна, спешился у передней двери и привязал своего коня возле кормушки. В «Серебряном сапоге» было полно людей. Среди них я разглядел Туза Миддлтона, который, словно индюк, с самодовольным видом расхаживал по своему заведению, перекатывая во рту большущую черную сигару. Он то и дело отпускал плоские шуточки и одобрительно похлопывал присутствовавших по спинам.
В салуне шло такое бурное веселье, что никто даже не обратил на меня внимания, когда я появился в дверях. Подобная неучтивость немного огорчила меня, и я решил исправить положение, пару раз выпалив в большое зеркало за баром из тех револьверов, какие я недавно одолжил у бизоньих браконьеров возле тюрьмы.
Тогда меня наконец заметили, и бармен жалобно тявкнул уворачиваясь от града зеркальных осколков. Туз Миддлтон сперва чуть не подавился своей сигарой, а потом кое-как выплюнул ее изо рта и яростно взвыл:
— Чтоб я лопнул! Это опять тот проклятый ковбой! А ну, задайте ему жару, парни!
Но все его вышибалы сделали вид будто не расслышали Миддлтона. Все, кроме одного. Тот головорез со шрамом на роже, который в прошлый раз едва не оглушил меня деревянной колотушкой, быстро выхватил из-под куртки свою пушку. Но прежде, чем он успел выстрелить, я уже продырявил ему правое плечо, и он грохнулся прямо на столик для карточной игры.
Ну а затем я принялся щедро поливать толпу горячим свинцом, и все они сломя голову бросились кто куда. Одни начали выпрыгивать через окна и сквозь стеклянную витрину, другие ринулись к боковым дверям. Те, кто рванулся к задней двери, вдруг позабыли, в какую сторону она открывается, и, желая немедля оказаться на свежем воздухе, разнесли ее вдребезги.
Ну а я, слегка возбужденный происходящим, изрешетил все зеркала в заведении, а затем посбивал почти все светильники, после чего расколошматил большинство бутылок на полках.
Туз Миддлтон нырнул за пивные бочки, составленные в одном из углов, и оттуда принялся было палить в меня, но позицию он выбрал крайне неудачно, не заметив, что оказался прямо под очередным светильником. Я сшиб тот светильник одним выстрелом, и он рухнул на голову Миддлтону. Невозможно описать словами, как истошно завопил Туз, когда горящее масло потекло ему за шиворот! Он тут же выскочил из-за бочек на открытое место, подпрыгивая и вертясь, стряхивая масло с шеи одной рукой и пытаясь одновременно стрелять в меня другой. И тогда я продырявил ему левую ногу, после чего он рухнул на пол, заревев словно бык, прищемивший хвост в воротах загона.
— Проклятый убийца! За такие фокусы я однажды выпью твою кровь до последней капли!
— Заткнись, болван! — зарычал я в ответ. — Какие там еще фокусы! Я всего лишь вернул тебе должок за все те издевательства и унижения, какие мне пришлось претерпеть здесь, в вашем логове порока и беззакония!
Как раз в этот момент дурень-бармен слегка высунулся из-под бильярдного стола, попытался выстрелить в меня из обреза, но я с первого же выстрела вышиб дробовик у него из рук. Придурок повалился обратно под стол с истошным воплем:
— Пощади! Я больше не буду!
А сразу вслед за тем раздался другой, почти такой же истошный крик:
— Именем закона, стой! Руки вверх!
И тогда я оглянулся и увидел в дверях жалкого пустозвона по имени Сантри, шефа полиции в этом ничтожном городишке.
— Я вынужден арестовать тебя снова! — заорал он. — Немедля положи на пол свое оружие!
— На этот раз я скорее положу на пол твой труп! — сурово ответил ему я. — Ты недостоин представлять закон. Ты подло проиграл в карты пять баксов, какие я уплатил тебе за еду, которой так и не дождался. И ты присвоил себе деньги, полученные от мисс Глории ла Веннер в качестве штрафа, но не выпустил меня, как обещал, а наоборот — отдал ключи от тюрьмы толпе пьяниц, жаждавших вздернуть меня на ближайшем дереве. Ты никакой не слуга закона! Ты есть самый гнусный преступник в вашем мерзком городишке! И вот теперь у тебя в руке такой же точно револьвер, как у меня. Игра равная. Либо начинай стрелять, либо бросай свою пушку на пол!
— Погоди! — отчаянно завопил Сантри. — Не стреляй! — С этими словами он отшвырнул револьвер в сторону и поднял руки. Тут я увидел что у него за пояс заткнуты мой охотничий нож и мой любимый револьвер, и я отобрал их у него, после чего швырнул на бильярдный стол те два сорок пятых, какими я только что пользовался, и сказал: