— Тогда они попросят, чтобы ты достал оттуда еще пару бочонков, — сказал Толстый Медведь.
— А я тогда скажу им, что злой дух, принявший вид скунса в красном мундире, мешает мне применить во благо мою колдовскую силу! — находчиво ответил я, прямо на глазах становясь все сообразительней. — После чего они страшно обозлятся на сэра Уилмота. Так или иначе, но они не станут слишком долго раздумывать, откуда взялось виски. Несколько добрых глотков — и сиуксы припомнят все обиды, накопившиеся у них на соксов, а потом вышвырнут их из деревни!
— Эдак ты и впрямь добьешься, что мы все тут поубиваем друг друга, — сказал Толстый Медведь, вновь промакивая пот со лба краденой банданой. — Это нехорошо. Но послушай! Я все же хочу рассказать тебе кое-что насчет того бочонка…
— Прекрати счас же! Не желаю ничего слышать! — сурово осадил я его. — Прежде всего, это не твой бочонок! Ты его спер. Кроме того, на кон поставлена судьба целой нации, а ты все печешься о каком-то жалком бочонке спиртного! И уж постарайся, чтобы у тебя не дрожали поджилки, сделай милость! Ведь от того, как повернется дело нынче вечером, быть может, зависит судьба этого континента! Если мое дельце выгорит, оно может принести неисчислимые выгоды всем американцам!
— А что оно принесет индейцам? — спросил Толстый Медведь.
— Не пытайся подменить тему разговора! — нравоучительно сказал я. — Лучше подумай вот о чем: я видел, что в Круг Совета уже начали носить кипы бизоньих шкур, на которых будут сидеть вожди. И уж будь так чертовски любезен, проследи, чтобы моя кипа была заметно выше той, на которой будет восседать сэр Уилмот. А потом как-нибудь незаметно поставь бочонок позади моей кипы шкур. Ведь если мне придется посылать за ним в твой вигвам, это займет много времени, да и выглядеть будет как-то подозрительно и глупо!
— Видишь ли… — с непонятным упрямством в голосе начал было Толстый Медведь, но я сунул ему под нос кулак и сказал с нажимом:
— Прекрати к черту свою болтовню и делай, как я говорю! Только чирикни еще разок, и я вдребезги расквашу твой нос вместе с вашим дурацким перемирием!
В ответ Толстый Медведь как-то беспомощно развел руками и пробормотал несколько слов о том, что все белые люди — психи, но что он, Толстый Медведь, все же рассчитывает прожить на этом свете весь отпущенный ему Великим Духом срок. Но я пропустил всю его болтовню мимо ушей, ведь у меня никогда не хватало терпения вникать в суеверия этих индейцев! Резко повернувшись, я вышел из вигвама и тут же столкнулся с одним из тех проклятых канадских трапперов, по имени Андре; ну и имена, прости Господи!
— Какого черта ты тут делаешь? — жестко спросил я, но вместо ответа он только с ненавистью посмотрел на меня и сразу же куда-то смылся.
Тогда я направился в сторону вигвамов кроу, и следующим человеком, попавшимся мне навстречу, оказался старик Шингис. Никогда не знал, как его настоящее имя, и никто не знал, просто все звали его Шингис, и все тут. [4]Думаю, он был индейцем-айова или что-то вроде того. Шингис был такой старый, что уже давно позабыл, когда родился, а жил он, прибиваясь по очереди то к одному, то к другому племени, пока не надоедал всем до смерти своей болтовней и его в очередной раз не прогоняли. Он попросил у меня табачку, и я отсыпал ему изрядную порцию, а тогда он прищурился на меня хитрым глазом и говорит:
— Красным Мундирам не надо было привозить с собой шамана с Миссисипи, чтобы беседовать с Уаканотокой! Теперь они говорят, что Шингис — кейока! Они говорят, что Шингис подружился со Злым Духом, с Унктехи!
По правде говоря, никто ничего такого про Шингиса даже и не думал говорить. Кроме него самого. Просто у многих индейцев такая манера хвастаться и набивать себе цену. Поэтому я потрепал старика по плечу, сказал ему, что да, всем известно, какой он великий вакан, и зашел в вигвам кроу. Там сидел Пестрый Дятел, и он спросил у меня, верно ли, что красные мундиры сожгли дотла большую деревню Вашингтон, а я сказал ему, чтобы он не верил всякому слову, какое срывается со лживых губ сэра Красного Мундира. Вот тут-то я посчитал, что самое время спросить:
— А где же сейчас те подарки, которые этот Красный Мундир привез вождям?
Пестрый Дятел сразу напустил на себя самую безразличную мину, потому как мой вопрос наверняка постоянно вертелся у него самого в голове, и ответил:
— Их большая лодка перевернулась, и река забрала себе все подарки, предназначавшиеся вождям.
— Тогда выходит, что Красный Мундир прогневал Унктехи, — деловито сказал я. — А его собственное колдовство оказалось совсем слабым. Зачем вам связываться с человеком, у которого такое слабое колдовство?
— Мы сперва послушаем, что он скажет нам на Совете, — заявил Пестрый Дятел, но уже без прежнего энтузиазма, поскольку индейцы очень не любят иметь дело с людьми, у которых совсем слабое колдовство.
Уже начинало темнеть, поэтому, выходя из вигвама, я не сразу заметил сэра Уилмота и наткнулся на него.
— Стараешься опорочить меня в глазах кроу, да? — спросил он. — Ничего, я еще с удовольствием посмеюсь, когда мои друзья сиуксы будут зажаривать тебя, насадив на вертел! Подожди, осталось уже недолго! Скоро, скоро Полосатый Гром обратится со словами Хозяина Жизни к вождям из колдовского вигвама!
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним! — с холодным достоинством ответствовал я, злорадствуя в душе, поскольку метод, каким я намеревался одержать победу над сэром Уилмотом, почти примирил меня с очень досадной временной невозможностью перерезать ему глотку.
Я пошел прочь, сопровождаемый его громким, грубым и ужасно противным хохотом. Только подожди, твердил я себе, только подожди еще немного! Ведь мой изощренный ум обязательно одержит в конце концов победу, иначе просто не может быть!
Я прошел мимо того места, где перед небольшой типи, сшитой из шкур белых бизонов, уже разложили по кругу кипы бизоньих шкур — места для вождей. До тех пор пока не начнется Большой Совет, никто из индейцев не смел сюда приближаться, потому как это место считалось вакан, — так говорят сиуксы, подразумевая сильное колдовство. Вдруг, к своему изумлению, я заметил, как из ближайшей к кругу типи с ужасно перекошенной физиономией выскочил Шингис. Старик метнулся к кожаному ведру, сделанному из желудка бизона, и одним духом проглотил не меньше галлона, после чего отшвырнул опустевшее ведро и принялся что-то горячо толковать самому себе, яростно потрясая кулаками в воздухе.
— Я вижу, мой краснокожий брат чем-то уязвлен в самое сердце? — вежливо поинтересовался я.
— Твою мать! — сообщил мне старый Шингис. — В этой деревне завелся человек, чье сердце чернее ночи! Но пусть он побережется! Пусть он не забывает, что Шингис — друг самого Унктехи!
Выпалив такую туманную угрозу, старик устремился прочь с видом человека, которому предстоит какое-то важное дело. А я зашел в вигвам Толстого Медведя. Тот, странно раскорячившись на шкурах, рассматривал себя в зеркало, стыренное им три лета тому назад со склада Пушной компании.
— Чем это ты таким занят? — поинтересовался я, усаживаясь и запуская руку в котелок с мясом.
— Пытаюсь представить себе, как я буду выглядеть, когда меня оскальпируют, — ответил он. — Последний раз говорю тебе: тот бочонок…
— Ты опять пытаешься поднять этот вопрос, жмот проклятый?! — в гневе вскочив на ноги, взревел я; но тут в вигвам заглянул воин и сказал, что все уже собрались на Совет.
— Нет, ты видишь? — обиженно прошептал мне на ухо Толстый Медведь. — Я не хозяин в собственной деревне, когда здесь появляются Пестрый Дятел и Клейменый Конь! Тогда они начинают отдавать приказы! И кому?! Мне!
Мы с Толстым Медведем пойти к Кругу Большого Совета, а им пришлось устроить его на улице, поскольку в деревне не нашлось такого вигвама, который смог бы вместить всех собравшихся. На одной стороне чинно расселись арикары, на другой — кроу, на третьей — сиуксы. Я сел рядом с Толстым Медведем, а сэр Уилмот со своими соксами и французиками оказался как раз напротив нас. Колдун сэра Уилмота сидел скрестив ноги; на его плечах была тяжелая накидка их волчьих шкур, хотя, несмотря на поздний час, на улице стояла такая жара, что, кажется, можно было поджарить яичницу прямо на камнях. Но настоящий кейока всегда делает именно так. Вот если бы вдруг повалил снег, шаман-сокс, скорее всего, сидел бы сейчас в чем мать родила!
Женщины с детишками позалезали на верхушки вигвамов, чтобы лучше видеть Круг Большого Совета, а я шепотом переспросил у Толстого Медведя, где бочонок, а он ответил, что под шкурами прямо позади меня, после чего начал раскачиваться взад-вперед, тихонько напевая себе под нос предсмертную песню.