Так как число больных было чрезвычайно велико и никакие клиники не могли их вместить, профессор Сенатор лечил их амбулаторно, причем каждому из присутствующих врачей поручал по одному больному для наблюдения…
Я также получил больную с туберкулезным поражением обоих легких, и на моей обязанности лежало ежедневное посещение ее, измерение температуры и пульса и внесение своих замечаний в историю болезни. Больная жила где-то на пятом этаже, в холодном, почти чердачном помещении, но вера ее в излечение была так велика, что она постоянно твердила, что ей лучше, и аккуратно посещала клинику для уколов, нося с собой свою историю болезни, куда проф. Сенатор заносил свои заметки. Дальнейшую судьбу этой больной я не знаю: через две недели я с товарищами вернулся в Харьков.
Что касается Р. Коха, то его никто не мог видеть, хотя осаждающих его квартиру было много. Желающие приобрести туберкулин высылали деньги по указанному адресу и по почте же получали лекарство. Мы также привезли с собой один флакон туберкулина…»
Коха «никто не мог видеть», потому что сам он принимал только в частной клинике своего помощника доктора Леви, в «Шарите» и в нескольких частных домах. У него лично было всего около ста пациентов, которым он и проводил курс туберкулинотерапии.
Разумеется, этого было недостаточно при таком наплыве больных, даже если учесть несколько клиник, в которых профессора, работавшие прежде вместе с Кохом, занимались лечением по его методу. Больные не довольствовались этим — каждому хотелось хоть один раз попасть на глаза «самому профессору Коху», хоть однажды быть обследованным им. Министерство просвещения и здравоохранения испросило у министра финансов двести тысяч марок на открытие специальной клиники для «коховских больных»; министр финансов обратился с ходатайством об отпуске таковой суммы в правительство. Правительство сумму отпустило, дополнительно предложило составить план строительства нескольких частных лечебниц для туберкулезников.
Среди приехавших в Берлин больных распространился слух, что в скором времени город и его окрестности покроются сетью казенных и частных клиник, что все чахоточные отныне смогут вместо Ниццы, Ментоны, Сан-Ремо, Каира, острова Мадейры, Ялты и других курортов отправляться в Берлин и получать здесь исцеление куда более верное, чем во всех этих прославленных местах, вместе взятых.
Лечебницу Коха действительно очень скоро открыли на Альбертштрассе; только было объявлено, что в первые шесть недель она будет обслуживать исключительно жителей Берлина.
Одним словом, открытие туберкулина было одним из самых бурных явлений в медицине.
На Коха опять посыпались почести. Он становится почетным доктором множества университетов, почетным гражданином многих немецких городов. Он снова получает орден и повышение в чине. Русское правительство присылает ему орден Станислава. Его приветствуют на бесконечных приемах и банкетах, его чествуют в рейхстаге.
Привыкший уже ко всем этим почестям, Кох изрядно устает от них. Но одно признание, одна скромная телеграмма доставляет ему огромное удовлетворение — телеграмма из Пастеровского института: «Господин Пастер и руководители его института поздравляют Роберта Коха с его великим открытием». Позже Коху рассказывали: шестидесятивосьмилетний Пастер, больной и почти уже отошедший от исследовательской работы, искренне обрадовался, когда узнал о новом открытии Коха. Кох прислал своему великому сопернику бутылочку с туберкулином, и великодушный Луи Пастер сказал в кругу своих сомневающихся друзей: «Это существует, и не о чем дискутировать…»
А когда в Берлине был открыт специально созданный для автора туберкулина Институт по изучению инфекционных болезней, впоследствии получивший название «Коховского института» (как Пастеровский в Париже и Листеровский в Лондоне) и Кох был назначен его директором, он понял, что большего ему в жизни нечего и желать.
Туберкулин окончательно получил право гражданства, и система лечения туберкулеза по методу Коха стала единственной всеми признанной системой в обоих полушариях мира.