— Что ж, — сказал старик, — в таком случае, возьми карандашик.
Он предложил жестянку Джонни, а затем, когда тот потянулся к ней скрюченными пальцами, резко отдернул её назад.
— Эй, эй, — сказал он. — Не так быстро. Сначала гони эти клевые часики.
Джонни снял усыпанный бриллиантами «Ролекс», и старик напялил его себе на запястье, присовокупив к остальным часам.
— Круто, реально круто. Впрочем, не стоит терять время попусту. Теперь возьми карандаш. И лучше поторопись.
Джонни потянулся вверх. Ищущие пальцы нашарили один из карандашей и вытащили его из металлической банки.
И в следующий миг заснеженный проспект потонул в стремительном вихре времени. Снова был знойный август, и двадцатипятилетний Джонни Стриклэнд стоял на забитом толпой тротуаре с карандашом в одной руке и дипломатом в другой. Старик в красном возке никуда не делся, разве что теперь на нем снова красовалась бейсболка «Метс».
Они замерли, глядя друг на друга. Людская толчея бурлила вокруг них, словно эти двое были островком посреди стремительного потока.
— Ну? — спросил старик. — Что теперь скажешь, юный бизнесмен?
Джонни взглянул поверх головы бродяги на Бреннан-билдинг. Молодому человеку пришло в голову, что сегодня у него не нашлось времени по-настоящему взглянуть на Энн, вдохнуть аромат её волос, поцеловать и обнять её, как он делал многие годы (нет, считанные минуты!) назад, когда они только-только поженились. Вдруг, издав радостное гиканье, Джонни запустил дипломат в воздух. Взлетая все выше и выше, чемодан раскрылся, и все бумаги, заметки, отчеты и наброски — все это вывалилось наружу и поплыло к небесам, словно воздушные змеи тех детей, которые уверенны, что никогда — никогда — не бывает по-настоящему поздно.
— Другое дело, — произнес старик и улыбнулся.
— Спасибо! — сказал ему Джонни. — Спасибо! Спасибо!
Он повернулся и бросился бежать по Пятой авеню, но на этот раз — в сторону дома. Внезапно его посетила одна мысль, и он вернулся к старику, сидевшему на детской красной тележке.
Джонни показал ему карандаш.
— А что мне делать с этим?
— Писать историю своей жизни, — сказал старик и стал проталкивать красный возок и себя вместе с ним сквозь лес человеческих ног.
Захохотав, Джонни Стриклэнд помчался домой и ни разу не оглянулся назад.
Перевод: Е. Лебедев
Лучшие друзья
Robert McCammon. "Best Friends", 1987.
1
Подгоняемый мерзким жалящим дождем, он торопливо пересек стоянку и вошёл в двери мемориальной больницы Марбери. Правой рукой он прижимал к себе темно-коричневый портфель, в котором лежала история жизни монстра.
Стряхнув с плаща брызги воды, он, оставляя на нефритово-зеленом линолеуме мокрые следы, направился к центральному справочному посту и сидевшей за ним медсестре. Он узнал миссис Кертис. Пожелав ему доброго утра, она выдвинула ящик и достала оттуда его бейджик.
— Дождливый денек, — отметила она, наблюдая поверх сдвинутых на кончик носа очков, как он записывается в журнал. — Много кто из врачей подзаработает на такой погоде.
— Вот уж точно. — Он уронил на страницу несколько капель и попытался вытереть их, прежде чем они впитались в бумагу.
Уверенным, остроконечным почерком он вывел: «Доктор Джек Шеннон», затем — дату и время: «16/10, 10:57 утра», а после — своё местоназначение: «8-ой этаж». Он пробежался взглядом по другим именам в списке и заметил, что общественный защитник мистер Фостер ещё не пришёл. Как же поступить: подождать в фойе или отправиться наверх в одиночку? Он решил подождать. Для спешки не было никаких причин.
— Загружены сегодня по полной? — спросила миссис Кертис. Её голос ясно давал понять, что она уже в курсе.
«Конечно в курсе», — подумал Джек.
В курсе, вероятно, был весь персонал больницы, и, естественно, миссис Кертис, торчавшая на справочном посту на протяжении тех шести лет, что он сюда ходит, не могла не знать. Газеты и телевидение раструбили об этом деле на весь белый свет.
— Нет, — сказал он. — Всего одно посещение.
— Ясно.
Ожидая продолжения, медсестра притворялась, будто смотрит на разыгравшуюся за панорамным окном непогоду. Там были серое небо и серый дождь — и складывалось впечатление, что обступавший мемориальную больницу лес тоже сменил все свои цвета на разнообразные оттенки серого. Примерно в четырёх милях к западу лежал город Бирмингем. Его укрывали мрачные облака, тайком прокравшиеся в долину и надолго там обосновавшиеся. Алабамская осень в своём худшем проявлении — до того влажная и густая, что отдается ломотой в костях. Всего три дня назад воздух сделался для обслуживающего персонала таким холодным, что пришлось отключить кондиционеры. Те оставались выключенными, и старая больница, построенная из красного кирпича и серого камня в 1947 году, удерживала в своих стенах тепло и сырость, источала их затхлым дыханием, что призрачно веяло по коридорам.
— Ну, — произнесла наконец миссис Кертис и жилистым пальцем подтолкнула очки к переносице, — полагаю, вам доводилось видать и похуже.
Джек не ответил. Он крепко сомневался, что ему хоть раз доводилось видеть нечто худшее. Собственно, он был совершенно уверен, что не доводилось. Пожелав миссис Кертис хорошего дня, Джек прошёл в уголок ожидания, располагавшийся напротив панорамного окна и серого пейзажа за ним. Он нашел оставленную кем-то газету и, сняв мокрый плащ, устроился на стуле, намереваясь скоротать немного времени: ему не хотелось подниматься на восьмой этаж без общественного защитника.
И на первой же странице он увидел это — фотографию дома Клаузенов и статью под заголовком: «Подростка задержали за жуткое тройное убийство». Джек разглядывал фотографию, а рядом стучался в окно дождь. Обычный пригородный дом белого цвета; парадное крылечко с тремя каменными ступеньками, во дворе — аккуратно подстриженный газон и навес для автомобилей. По сути, ничего примечательного — просто один из сотен и сотен домов, натыканных в том районе города. Он походил на дом, в котором вполне могли проводиться рекламные вечеринки фирмы «Тапперуэр» где на небольшой, но содержащей все необходимое кухне выпекались торты; где каждую субботу народ собирался у домашнего телевизора для просмотра футбольных матчей; где все соседи друг друга знали и было очень приятно жить. Дом выглядел обычно и совершенно по-американски, за исключением одной особенности — решеток на окнах.
Разумеется, многие люди купили себе такие кованые решетки и поставили их на окна и двери. К сожалению, это стало частью современной цивилизации… Но эти решетки кое-чем отличались от других. Они стояли с внутренней стороны окон, а не с внешней. Казалось, они предназначались, чтобы удерживать что-то внутри, а не предохранять от вторжения извне. Кроме странного расположения решеток, дом Клаузенов не был ни особо привлекательным, ни отталкивающим. Просто был и все.
История продолжалась на второй странице, там же размещались фотографии жертв: зернистый свадебный снимок мистера и миссис Клаузен и фото маленькой девочки-четвероклассницы.
«Слава богу, здесь нет фотографий, сделанных внутри дома после убийства», — подумал Джек. Ему и так было уже весьма непросто сохранять профессиональное самообладание.
Он отложил газету в сторону. В статье не было ничего нового, а Джек мог при желании восстановить в памяти каждую деталь. Самое главное лежало у него в портфеле; остальное же, о чем ему хотелось узнать, скрывалось в голове паренька с восьмого этажа.
Джек прислушался к ритму больницы — ненавязчивый «дзинь-дон» сигнальных звонков, звучавших из системы внутренней связи и предварявших просьбы к различным докторам; тихие напряженные разговоры других людей, сидевших в уголке ожидания, — друзей и родственников пациентов; скрип медсестринской обуви по линолеуму; непрестанный лязг открывавшихся и закрывавшихся лифтовых дверей. От входа для неотложных случаев на западной стороне больницы, долетел вой сирены скорой помощи. Мимо проскрипела кресло-каталка — чернокожая медсестра толкала в сторону лифтов беременную темноволосую женщину; их путь лежал в родильное отделение на втором этаже. Два строгих доктора в белых халатах беседовали с пожилым человеком, на чьём посеревшем лице отражались горе и страдание. Все люди вошли в лифт, и цифры на табло двинулись вверх.