Составленный Николсом документ представлял собой обвинительный акт, основанный на истинных или казавшихся истинными фактах, сообщения о которых секретные службы подшивали к личному делу Оппенгеймера на протяжении десяти лет. В те времена агентство «Ассошиэйтед Пресс» следующим образом резюмировало основные обвинения, выдвинутые против ученого;
1; Доктор Оппенгеймер в начале войны поддерживал постоянные взаимоотношения с коммунистами. Он был любовником коммунистки и женился на бывшей коммунистке. Он щедро давал коммунистам деньги с 1940 года вплоть до апреля 1942 года.
2. Он принимал на работу в Лос-Аламос коммунистов или бывших коммунистов.
3. Он давал противоречивые показания Федеральному бюро расследований (ФБР) о своем участии в коммунистических митингах в первые дни войны.
4. Доктор Оппенгеймер отклонил предложение человека, называвшего себя коммунистом, о передаче научной информации Советскому Союзу и заявил этому человеку, что подобный акт был бы изменой, но в течение ряда месяцев не информировал об этом инциденте службу безопасности.
5. В 1949 году, будучи председателем Консультативного комитета Комиссии по атомной энергии, он решительно выступал против создания водородной бомбы. Он продолжал вести агитацию против этого проекта даже после того, как президент Трумэн дал комиссии приказ приступить к исследовательским работам, необходимым для создания водородной бомбы.
В заключительной части письма выражались сомнения относительно «правдивости Оппенгеймера, его поведения и даже благонадежности».
Николс не сообщил, что еще 3 декабря президент Эйзенхауэр отдал распоряжение «возвести глухую стену между Оппенгеймером и государственными секретными сведениями». Это решение было следствием письма первого помощника сенатора Макмагона, в котором Оппенгеймер был изображен «замаскированным агентом Советов». На основании этого письма из архивов ФБР было извлечено личное дело Оппенгеймера, а в условиях маккартистской «охоты за ведьмами» возвращение к подобного рода «документам» было равносильно возобновлению следствия. В деле, например, были отысканы свидетельские показания против Оппенгеймера некой Сильвии Гроуч, бывшей коммунистки, из числа «раскаявшихся» – тех, кому маккартизм обеспечивал доходную должность профессионального доносчика. Еще тогда Оппенгеймеру пришлось доказывать Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности штата Калифорния, что он не принадлежит, как указывалось в доносе, к крайне левым политическим организациям.
После того как Оппенгеймер прочитал письмо Николса, Льюис Страусс дал ему двадцать четыре часа на размышление: ему предлагалось либо добровольно уйти из Консультативного комитета, либо передать дело в специальную административную комиссию.
Оппенгеймер предпочел официальное рассмотрение дела. Процесс – это слово вполне закономерно, хотя юридически речь шла только об административном разбирательстве перед Комитетом по делам кадров, – начался 12 апреля и продолжался три недели (как раз во время этого процесса Оппенгеймеру исполнилось пятьдесят лет). Его судьями были ректор университета (он же делец, хозяин нескольких газет и радиостанций), крупный промышленник и профессор химии. Роль прокурора исполнял Роджер Робб – представитель Комиссии по атомной энергии. В ходе процесса были заслушаны показания примерно сорока человек, а также записи на магнитофонных лентах, сделанные службой безопасности при допросах Оппенгеймера во время войны.
Процесс происходил за закрытой дверью, но адвокат Оппенгеймера сообщил прессе обвинительное письмо Николса и письменный ответ Оппенгеймера, в котором ученый в горьких и страстных выражениях напоминал о своих заслугах перед страной и решительно отрицал подозрение, что он когда бы то ни было сообщал конфиденциальные сведения людям, не имевшим права знакомиться с ними. Дело вызвало огромное волнение среди общественности, прежде всего среди ученых и вообще интеллигенции. И хотя ранее Оппенгеймер разочаровал многих своих друзей нерешительностью в тот момент, когда надо было поддержать борьбу большинства ученых против гонки вооружений, сейчас он внезапно стал живым символом интеллигенции преследуемой «охотниками за ведьмами». Нет сомнения, в прошлом Оппенгеймер выказывал излишнее послушание инквизиторам (в те времена широкая публика ничего не знала о деле Шевалье). Но теперь даже обычная сдержанность Оппенгеймера и его всегдашнее стремление занять уклончивую позицию стали наглядным примером того, какую печальную судьбу уготовил маккартизм американской демократии. Никто и на мгновение не допускал абсурдной мысли, что Оппенгеймер был советским агентом, а если его упрекали за то, что он выступал против создания водородной бомбы, то подобное обвинение, независимо от его справедливости, могло лишь сделать имя Оппенгеймера популярным среди миллионов простых людей Америки и всего мира. Поэтому коллеги Оппенгеймера, несмотря на то что многие из них относились к нему в прошлом настороженно, почти единодушно выступили на его стороне из чувства солидарности между интеллигентами, которым угрожал маккартизм. И многие простые люди, уважавшие Оппенгеймера как человека, который дал Америке оружие, решившее исход второй мировой войны, полюбили его, узнав, что он подобно им испытывал чувство глубокого опасения перед дальнейшим развитием этого ужасного оружия.