Он часто настаивает на следующем положении: все возрастающие абстрагированность и специализация отраслей науки вырыли не существовавший ранее ров между ученым и другими членами общества, а подчас даже между ученым и его коллегами, работающими в других областях науки. Сама наука, как таковая, перестала быть вещью для всех, особенно же те ее отрасли, где единственно возможным языком стал язык математической абстракции. Ньютон или Галилей мог донести свои открытия до любого современника: в ту эпоху каждый образованный гражданин мог ценой небольшого усилия составить себе правильное представление о существе последних научных достижений, и это усилие обогащало его, повышало общую культуру. Сегодня никто, кроме физиков, не может до конца понять ни Эйнштейна, ни Шредингера. Правда, армия популяризаторов пытается рассказать привычным для всех языком о достижениях современной физики; но Оппенгеймер считает, что все эти попытки обречены на провал и причина такого положения кроется в самой сути вопроса. Оппенгеймер даже категорически утверждает, что ему никогда не доводилось услышать предназначенного для широкой публики популярного изложения квантовой теории или теории относительности, которое способствовало бы какому бы то ни было повышению уровня общей культуры слушателей. Даже тем, кто не разделяет пессимизма Оппенгеймера, Следует признать его заслугой то, что он в столь ясных выражениях ставит на обсуждение одну из наиболее важных проблем нашего времени.
Первое затруднение, встречающееся на пути распространения научных знаний, состоит в том, что между общим уровнем знаний, полученных отдельным человеком в школе, и дальнейшим развитием науки, происшедшим за время его жизни как взрослого человека, образовался разрыв. Еще в конце прошлого столетия любой человек, окончивший высшее учебное заведение или даже только получивший аттестат зрелости, мог без больших усилий следить за исследованиями великих ученых, понимать сущность поставленных ими опытов и постигать главные идеи разработанных ими теорий. Теперь это перестало соответствовать действительности. Закон ускорения истории действует в науке так же, как и в других областях жизни современного общества. Сейчас никто не может только с помощью знаний, приобретенных по школьным программам, понять, например, последние работы по основным частицам материи или хотя бы процессы, происходящие в кристаллах полупроводников, на основе которых созданы современные электронные приборы. Мы присутствуем при проявлениях исторической закономерности, которую можно количественно сформулировать приблизительно следующим образом: было время, когда сумма новых знаний, полученных наукой на протяжении жизни одного, человека, составляла десять – двадцать процентов от тех дополнительных знаний, которые может приобрести взрослый человек в добавление к полученному в молодости среднему образованию; теперь это соотношение изменилось и достигает нескольких сот процентов/
Общая сумма знаний теперь существенно увеличилась, и это привело к тому, что один человек уже не в состоянии охватить всю эту сумму или хотя бы ее большую часть. Далеко в прошлое ушли времена, когда один и тот же человек мог одновременно быть гениальным философом, гениальным художником, гениальным геометром и гениальным врачом. Единство познания устранено навсегда: оно напоминает огромное зеркало, разбитое на мелкие кусочки, каждый из которых по-своему отражает мир. Может быть, именно об этом так сожалеет Оппенгеймер, именно в этом суть его постоянной ностальгии, тоски по ушедшим в прошлое временам.
Наконец, в такой области науки, как физика, абстракция достигла столь большой степени, что здесь уже не подходят обычные концепции и отношения повседневной жизни. На протяжении сотен миллионов лет познание мира развивалось на базе обычной деятельности, доступной нашим чувствам. Реальность, которую исследует наше познание сейчас, измеряется иным масштабом: она принадлежит или к макрокосмосу галактик или к микрокосмосу атомного ядра. Мы отлично представляем себе движение планет вокруг Солнца. Но мы не можем представить себе такую странную вещь, как волна-частица. И просто смиряемся с тем, что не повсюду время течет с одинаковой скоростью.
Да, сейчас значительно труднее следить за шествием науки, чем в прошлом. И тем не менее никогда наука не управляла так властно нашими судьбами. Из растущего разрыва между научным наследством прошлого и новыми открытиями, из подчас тревожащей власти ученого рождаются, с одной стороны, настоятельная необходимость для миллионов простых людей получить информацию о прогрессе науки, с другой – трудности подлинно научной популяризации. Журналы, книги, специальные отделы в ежедневных газетах свидетельствуют о том, что труд богов лабораторий окружен интересом, в основе которого лежит порой стремление познать мир, а порой просто тревога. Будет удовлетворен этот интерес или ему придется довольствоваться подделкой? Неужели наука и впрямь уже не поддается разъяснению?