Финч лежал совсем тихо, с открытыми глазами, уставившись в пустоту отсутствующим, неуловимым взглядом. У него было широкое, белое, абсолютно ничего не выражающее лицо идиота. В плоских, как у Будды, чертах его лица застыло нечеловеческое спокойствие, безразличие ко всему живущему он ничего не ждет, ничего не хочет. Тонкая струйка слюны стекала из уголка губ, пульс был редким. В этом самом странном их компоненте нашел максимальное выражение темперамент Земли — Флегма, которая делает людей пассивными и безразличными ко всему.
Кромптон с трудом справился с подступающим безумием и подполз к кровати Финча. Он вперил взгляд в глаза идиота, пытаясь заставить Финча посмотреть на него, узнать его, соединиться с ним.
В это мгновение Стэк пробудился от своих снов о мщении, и одновременно пробудилось его отчаянное рвение реформатора. Вместе с Кромптоном он стал убеждать идиота посмотреть и увидеть. Даже Лумис поискал и, несмотря на полное изнеможение, нашел в себе силы присоединиться к ним в их объединенном усилии.
Все трое они не спускали глаз с кретина. И Финч, пробужденный к жизни тремя четвертями своего «»я«», тремя компонентами, непреодолимо взывающими к воссоединению, сделал последнюю попытку. В его глазах всего на миг мелькнуло сознание. Он узнал.
И влился в Кромптона.
Кромптон почувствовал, как свойства Финча — бесконечное спокойствие и терпимость — затопили его. Четыре Основных Темперамента Человека, в основе которых лежат Земля, Воздух, Огонь и Вода, соединились наконец. И слияние стало, наконец, возможным.
Но что это такое? Что происходит? Какие силы пущены в ход и берут теперь верх?
Раздирая ногтями горло, Кромптон издал пронзительный вопль и свалился замертво на пол рядом с трупом Финча.
Когда лежащий на полу открыл глаза, он зевнул и сладко потянулся, испытывая несказуемое удовольствие от света, и воздуха, и ярких красок, от чувства удовлетворения и сознания того, что есть в этом мире дело, которое он должен исполнить, есть любовь, которую ему предстоит испытать, и есть еще целая жизнь, которую нужно прожить.
Тело, бывшее собственностью Элистера Кромптона, временным убежищем Эдгара Лумиса, Дэна Стэка и Бартона Финча, встало на ноги. Оно осознало, что настал час найти для себя новое имя.
О РОБЕРТЕ ШЕКЛИ
Около двух лет назад Клуб любителей фантастики при МТУ провел опрос с целью выяснить отношение читателей к современной научно-фантастической литературе [24]. Анкеты позволили определить писателей-фантастов, которые пользуются ныне наибольшей популярностью. Первыми были названы Ст. Лем, братья Стругацкие, Р.Брэдбери, А.Азимов, И.Е.Ефремов, А.Кларк, Р.Шекли. Получилось странное сочетание имен — словно нарочно объединили различных, а порой прямо противоположных по творческой манере авторов. Здесь Станислав Лем, строгий стилист, писатель поразительного диапазона и научной эрудиции; здесь братья Стругацкие с их удивительной способностью находить и ставить злободневные проблемы. В списке Артур Кларк, блестящий популяризатор науки, противник разного рода умозрительных вольностей, Рай Брэдбери, то социальный критик и мрачный пророк, то впечатлительный мечтатель и поэт, влюбленный в звездные миры и космические краски; И.Ефремов с его широкими социальными полотнами и окрашенными грустью поисками подлинной красоты. Каждый из этих писателей создал особый мир, ввел в литературу множество героев, сцен, событий, которые стали неотъемлемым элементом художественного мышления современного человека, во многом определяя его представления о дальних мирах и будущих звездных маршрутах.
Здесь и Роберт Шекли.
Его популярность среди наших читателей стремительно растет, хотя переводили его произведения пока весьма скупо. Его герои и излюбленные сюжеты во многом оказываются для нас неожиданными, не укладываются в обычные представления о «научной фантастике». В самом деле, герои рассказов Шекли охотно пользуются научными открытиями и удивительной техникой, которой их снабжает автор. Пользуются, но не больше. У них свои чисто человеческие проблемы, переживания, огорчения, и им просто нет дела до перспектив и тонкостей науки, до ее многообещающих линий развития. Творчество Шекли заставляет нас еще раз внимательно присмотреться к специфике литературного жанра, названного столь странным сочетанием слов — «научная фантастика», - соотнести его особенности с запросами читателей, с потребностями нынешней духовной жизни.
В связи с фантастикой чаще всего можно услышать такое рассуждение: «В наш век бурной научно-технической революции и быстрых социальных сдвигов закономерно возрос интерес к будущему развитию человечества. Люди все чаще задумываются над тем, каким будет это будущее, по каким путям пойдет человеческая история. В поисках ответа они обращаются к научной фантастике, которая ставит эти проблемы в особой художественной форме».
Подобная точка зрения имеет широкое распространение, особенно среди авторов критических статей по научной фантастике. Больше того, именно такое представление нередко служило основой для упреков в адрес отдельных писателей в том, что они искаженно изображали будущее, непозволительно пессимистично смотрели вперед. Действительно, если мы читаем описание далекого будущего, в котором действуют межгалактические монополии и всекосмические бандиты, и рассматриваем фантастов как футурологов из сферы изящной словесности, то вполне логично предположить, что автор увековечивает буржуазные порядки, и оценить его работу как ненаучную и сомнительную.
Разумеется, каждое художественное произведение имеет определенный социальный смысл, занимает свое место в современной борьбе двух идеологий. На Западе немало произведений так называемой «нечистой фантастики», в которой проповедуются культ насилия, садизм и т. д. Такого рода произведения недвусмысленно противостоят прогрессивным социальным идеям и поэтому заслуживают суровой отповеди.
Но было бы наивно думать, будто картина, описанная в том или ином произведении, непременно соответствует представлениям автора о будущем человечества. Мы имеем дело не с наукой, а с литературой, с тем, что Маркс характеризовал как «духовно-практическое освоение действительности», в отличие от ее теоретического освоения. Литература и наука отражают различные общественные потребности, по-разному формируют свое содержание.
Тогда и возникает почти что Гамлетов вопрос: а о будущем ли фантастика (разумеется, не с формальной, так сказать хронологической, точки зрения, а по реальному социальному смыслу и пафосу)? Вопрос этот не таит в себе никакого коварства; это необходимое уточнение, без которого трудно понять современную фантастику, произведения Шекли в частности.
Впрочем, неожиданность такой постановки вопроса не случайна. Долгое время у нас почти не издавалось произведений современных зарубежных фантастов, и наши представления об этом жанре основывались на том направлении, которое получило наибольшее развитие в советской литературе. Для пас сейчас очевидно, как интересно и содержательно начиналась советская фантастика — во всем многообразии тем и сюжетов, с ощущением революционной динамики общественно-исторического процесса и отчетливым критицизмом в адрес буржуазного мира [25]. Однако в тридцатые годы фантастика, по меньшей мере в своей наиболее массовой общепризнанной форме, все более самоопределялась как разновидность юношеской литературы. Речь обычно шла о каком-либо выдающемся научном или техническом изобретении, которое грозило изменить судьбы мира. Оно становилось центром столкновения различных политических сил, которые сами по себе читателю были уже знакомы. В этом русле, продолжая линию «Гиперболоида инженера Гарина» Ал. Толстого, появлялись: «Человек-амфибия» Ал. Беляева, «Истребитель Z 2» С. Беляева, «Пылающий остров» и другие романы Ал. Казанцева, «Тайна двух океанов» Адамова и т. п. Имелись, разумеется, произведения, которые не укладывались в данную схему, но не они определяли облик этой литературы, которая в основном оставалась фантастикой «ближнего прицела».
25
См. об этом статью Р.Нудельмана «Фантастика, рожденная революцией» («Фантастика, 1967», «Молодая гвардия», М., 1968).