Робеспьер. Они сами завоевали право в них участвовать после удара кинжалом Шарлотты Корде.
Леба. Что общего у Люсили с этой помешанной?
Робеспьер. «Нина от любви безумна...» Ты же знаешь, она замешана в тюремном заговоре.
Леба. Бедная заговорщица! Она старалась хоть чем-нибудь заглушить свое отчаяние.
Робеспьер. Она убила бы всех нас, если бы могла. Я понимаю ее и жалею, но ничем не могу ей помочь. Она подкупала наемных убийц.
Леба. Это пахнет предательством, ей поставили западню.
Робеспьер. Может быть, но она попалась в нее. И теперь уже немыслимо ее спасти. Чем больше сочувствия я к ней проявляю, тем яростнее они стараются ее погубить. А потом будут порицать меня же за бесчеловечный приговор — такова их двойная игра! Стоило мне отозваться с уважением о юном Гоше (ты его знаешь), стоило ему выказать мне свою преданность, как он стал мишенью для ожесточенных нападок Комитета. И даже Сен-Жюст на их стороне.
Леба. Гош и в самом деле самонадеян, заносчив, ни с кем не желает считаться.
Робеспьер. Пусть так, он молод, горяч. Республика не настолько богата талантливыми генералами, чтобы не дорожить такими, как Гош... И все-таки придется принести его в жертву, не то меня обвинят, будто я окружаю себя преторианской гвардией. Остерегайся дружить со мной, а то и тебя заподозрят.
Леба. Отчего же ты не порвешь с негодяями, которые завидуют тебе и порочат твое имя?
Робеспьер. Еще не время. Мы должны быть едины, таково веление Революции. Сам же ты сейчас призывал нас к единению. Видишь теперь, как нелегко быть в союзе даже с теми, кто слывет и кого я сам считаю, несмотря на личную неприязнь, самыми истыми, самыми стойкими республиканцами. За любое совместное решение несут бремя ответственности все сообща, хотя бы совесть того или иного возмущалась и скорбела. Я беру на себя ответственность за все постановления Комитета, и долг повелевает мне все их отстаивать, не отрекаясь ни от единого слова. О счастливое время, когда я выступал один против всех, одинокий перед лицом враждебного собрания! Теперь, когда в моих руках власть, я не менее одинок, но гораздо менее свободен...
Уже несколько минут из-за стены налево доносятся юные женские голоса и веселый смех. Леба становится рассеянным, прислушивается. Робеспьер улыбается.
Робеспьер. Да ты меня не слушаешь. То, что говорят за стеной, интересует тебя гораздо больше.
Леба (смутившись). Прости меня, Максимилиан.
Робеспьер (сердечно). За что же? Там твоя молодая жена с сестрами, они смеются и болтают. Она нарочно смеется громко, чтобы ты услышал ее. Ей не терпится увидеть тебя поскорее. Мы имели жестокость разлучить вас, оторвать друг от друга; может быть, в следующем месяце нам придется снова отослать тебя в армию. В глубине души, за каждую минуту, что мы у вас похитили, вы проклинаете меня, как за тяжкое преступление. Не отрицай! Я сам сознаю свою вину... Ну что же, пойдем к нашим милым подругам!
Уходят.
Занавес.
Тут же занавес подымается снова.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Комната дочерей Дюпле, в глубине двора, во втором этаже. Окно выходит в сад женского монастыря «Непорочное зачатие». На сцене Элеонора, Элизабета и Анриетта — сестра Леба.
Элеонора (Элизабете). Садись сюда! (Усаживает ее в кресло у окна.) Ты устала, должно быть. В твоем положении от Люксембургского сада до улицы Сент-Оноре конец немалый. Бедные твои ножки!
Элизабета. Да, мне становится тяжело таскать этого постреленка. Я едва доплелась; хорошо, что милая Анриетта поддерживала меня. Я несла одного, а ей-то приходилось тащить на себе двоих.
Анриетта. Вот лгунишка, это она торопила меня. Я не могла угнаться за ней.
Элеонора. Ты бежала бегом? Зачем было так спешить?
Анриетта. Чтобы догнать своего сокола.
Элеонора. Мужа? Его здесь нет.
Элизабета (полусердито, полусмеясь). Неправда. Он сказал, что придет сюда... Неужели он обманывает меня?
Элеонора. Он приходил и ушел.
Элизабета (огорчена). Не может быть... Он обещал меня дождаться.
Элеонора. Он вернется. Он не думал, что ты придешь так рано. Тебя ждали только к ужину.
Анриетта. Не успел Филипп уйти, как она потащила меня вслед за ним.
Элеонора. И не стыдно тебе так гоняться за мужчиной?
Элизабета. Нет, не стыдно. Он мой.
Анриетта. Можно подумать, что у тебя его отбивают.
Элизабета. Еще бы! Конечно, отбивают.
Анриетта. Кто же?
Элизабета. Все! И Конвент, и Комитеты, и армия, а главное — Максимилиан... Все, все! Отнимают на недели, на месяцы и даже когда он здесь, в моих объятиях, когда я держу его крепко, они не могут оставить его со мной даже на день, на целый день. Я, наконец, похищу его и спрячу, да так, что никто и не найдет.