Кутон. Она погибнет, если мы допустим ее гибель. (Внезапно его сводит судорога.)
Леба (подбежав к нему). Что с тобой?
Кутон. Не могу больше. Голова кружится, в висках точно молотком стучит... В глазах темно... Держись, жалкая кляча!
Огюстен Робеспьер (брату). Победить любой ценой! Подпиши воззвание к народу!
Робеспьер. От чьего имени?
Флерио-Леско. От своего.
Робеспьер. Я только слуга Республики, только один из ее представителей в Конвенте, в числе трехсот других.
Огюстен Робеспьер. Ну так от имени Конвента!
Робеспьер. Конвент умер. Никто не в силах его возродить.
Леба. Тогда от имени французского народа!
Робеспьер. Народ должен сам поручить мне это, а не вы.
Леба. Народ — это мы!
Робеспьер. Мы — этого недостаточно.
Кутон (взяв себя в руки). В Лионе мы были в худшем положении, и все-таки я нашел выход. Надо действовать решительно и разить молниеносно. Я готов действовать. Упорнее вас всех я противился призыву Коммуны выйти из тюрьмы. Я полагал, да и теперь считаю, что мы совершили крупную тактическую ошибку: мы первыми нарушили закон. Но коль скоро решение принято, отступать поздно. Надо собрать все силы и довести дело до конца. Если Конвент объявил нас вне закона, мы должны выбить меч закона из рук Конвента. Следуй за мной, кто хочет! Я, жалкий, безногий калека, я пойду во главе патриотов, во главе канониров Кофиналя, я поведу их на Конвент!
Огюстен Робеспьер. Я с тобой. Идем!
Пэйан. За нами пойдут все секции, которые остались нам верны. Обсерватуар, Санкюлоты...
Леба. Слово за тобой, Сен-Жюст! Отчего ты молчишь?
Сен-Жюст. Я пришел сюда не для того, чтобы говорить, а для того...
Леба. Чтобы действовать?
Сен-Жюст. Нет, Леба, чтобы умереть. Время действовать упущено. Вы не сумели или не захотели им воспользоваться. Мы сами дали себя обезоружить.
Кутон. Ты тоже несешь ответственность за это, Сен-Жюст! Четыре дня назад по твоему приказу были отправлены в Северную армию лучшие, самые верные войска парижского гарнизона.
Сен-Жюст. Я признаю свою вину. Я виноват в том, что взывал к вашей доброй воле. Я полагал своим долгом установить мир в Комитете, в последний раз уговорить противников пойти на соглашение. Ни вы, ни они не сдержали обещаний. Я и сам, подписывая соглашение, не питал особых надежд. Но это было последнее средство, раз никто из вас, боясь обесславить себя, не соглашался сделать единственный шаг, который мог спасти Республику.
Кутон. Что ты имеешь в виду?
Сен-Жюст. Диктатуру. Нам следовало, как римлянам в годину испытаний, сосредоточить всю власть, гражданскую и военную, в руках одного человека, доверить ему разящую секиру Республики. За несколько месяцев, быть может даже недель, он сумел бы уничтожить стоглавую гидру заговора и мятежа, сокрушить все преграды на славном пути Революции. Выполнив свою миссию, вновь введя могучий поток Революции в его державное русло, этот человек сам сложил бы к вашим ногам окровавленную секиру, и вы сломали бы свое оружие.
Робеспьер. Нет! Пока я жив, ни один человек, как бы надежен он ни был, не завладеет мечом диктатуры. Даже если он, подобно Цинциннату, выполнив свою миссию, добровольно отрекся бы от власти, все равно Республика и Нация остались бы обесчещенными, допустив посягательство на свои верховные права.
Кутон (ему вторит Леба, Огюстен и Пэйан). Обратись же с призывом к верховному властелину, к народу! Подымем вооруженное восстание против изменников народа.
Робеспьер. Я в это не верю.
Огюстен. А год назад верил.
Робеспьер. Больше не верю.
Кутон. Ты был в первых рядах народного восстания против жирондистов.
Робеспьер. Прошли времена тридцать первого мая!
Огюстен. Что же изменилось с тех пор?
Робеспьер. Все изменилось. Тогда действовали в согласии самые могучие, самые животворные силы Революции: Марат, Дантон, Эбер... Теперь же — признаем это — вокруг нас пустыня.
Кутон. Кощунственные речи! Неужели, по-твоему, надо было пощадить Дантона и Эбера?
Робеспьер. Это было невозможно. Если бы пришлось начинать сызнова, я поступил бы так же.
Кутон. Но ты жалеешь о том, что произошло?
Робеспьер. Я никогда не переставал сожалеть об этом. Истинное бедствие, что деятельность таких людей стала гибельной для Революции. И что ныне мы снова вынуждены сражаться против честных республиканцев — таких, как Билло, Баррер, Карно...
Кутон. Против тех, кто тебя ненавидит.
Робеспьер. Кого я сам ненавижу.
Кутон. Ты нынче обуян христианскими чувствами, Максимилиан.
Робеспьер. Я люблю Республику больше самого себя. И с горечью сознаю, какой непоправимой утратой была каждая из этих смертей, как много пролито крови лучших людей Республики. Не будь я убежден, что эти безумцы погубят Революцию, я поборол бы свою личную неприязнь. Но если братоубийственная война неминуема, вести ее можно лишь при условии, что мы найдем опору среди честных людей Конвента... Я искал такой опоры и не нашел ее. Честные люди отвергли протянутую им руку. Они предали меня. Где, в ком искать нам теперь опоры? Сен-Жюст прав. Единственное спасение — диктатура. Но мы не хотим ее. Это значило бы отречься от самих себя.