Сен-Жюст (через стол обмениваясь взглядом с Робеспьером). Учитель, я здесь. Я не покину тебя.
Занавес.
КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Утро 10 термидора (28 июля). Павильон Равенства во дворце Тюильри. Приемный зал Комитета общественного спасения, куда принесли раненого Робеспьера. Он лежит лицом к публике на столе с медными золочеными гербами в стиле Людовика XV, под головой у него патронный ящик. Глаза его открыты, взгляд неестественно напряжен и неподвижен. Он утирает губы белым кожаным мешочком, который тут же окрашивается кровью. В нескольких шагах от него, высоко подняв голову, сидит Сен-Жюст с изможденным от усталости лицом, без галстука, с разодранным воротом. Немного дальше в углу зала сидят Дюма[28] и Пэйан. На стене, прямо против публики, над столом, где лежит Робеспьер, висит на видном месте Декларация прав человека и гражданина. Зал набит жандармами, секционерами, канонирами, газетчиками, зеваками и простолюдинами, которые толпятся и снуют.
Голоса. Король предателей!
— Вот ему и крышка!
— Надо бы прибить его гвоздями, как сову, на главных дверях Конвента.
— Какая мерзкая рожа!
— А ведь считал себя красавцем. Говорят, он распутничал в одном замке: кругом зеркала да свечи, а с ним три сотни голых баб, — гетер, что ли? Как их там называют?.. Приведут к нему жен и дочерей арестованных. «Ложись со мной, говорит, коли хочешь его спасти». Уж понятно, бедняжка ничего этим не спасала — ни отца, ни дружка, ни своей девичьей чести...
— А под зáмком нашли подземелье, где зарыты горы трупов. Ведь он хотел зарезать шесть тысяч парижан...
— Не может быть!
— Верно говорю. А вон тот молодчик (указывает на Сен-Жюста) послал на гильотину бедную девушку, а из ее кожи велел сшить себе штаны.
— Изверг! С него бы самого содрать кожу живьем!
Жандармы оттесняют толпу.
Жандармы. Тише, граждане! Не напирайте! Надо уважать закон. Тут все по закону, тут вам не самосуд. Будьте покойны, закон расправится с ними. Еще до вечера все на гильотину попадут.
Голос. Их мало казнить!
Жандармы. Довольно с тебя! Мы ведь не людоеды.
Один из толпы (в тринадцатой картине, в Клубе якобинцев, он восторженно приветствовал Робеспьера). Дай мне поглядеть!
Второй. Ты, кажется, был с ним знаком?
Первый. Нет, нет!.. Я видал его только издали... Как все.
Робеспьер глядит на него в упор. Человек отворачивается в замешательстве и старается улизнуть.
Второй. А я слыхал, будто ты с ним приятель.
Первый. Тебе наврали. Ей-богу, нет.
Второй. Коли ты правду говоришь, плюнь ему в лицо.
Первый. Плюю и проклинаю. (Поспешно скрывается в толпе.)
Пэйан. Экая сволочь! Я отлично помню этого труса. У якобинцев он пресмыкался перед Робеспьером.
Дюма. Спасает свою шкуру. А вот мы, дураки, шкуры своей не сберегли. И всё ради него. (Указывает на Робеспьера.) И всё из-за него. Мы погубили себя, чтобы его спасти. А он не способен был ни себя защитить, ни нас. Связал нас по рукам и ногам. Ох, если бы меня вовремя послушались!
Пэйан. Теперь поздно охать, все равно ничего не поправишь. Мы погубили наше дело. И сами погибли. Это бы еще полбеды, но погибла Республика. Надежды больше нет... Это конец. Конец всему.
Дюма. В эдакой жаре и пылище подохнешь от жажды... (Жандармам.) Граждане! Даже осужденным на смерть нельзя отказывать в глотке воды.
Жандарм. Что ж, я с охотой. Кто бы они ни были, а все же люди. (Уходит за водой.)
Второй жандарм (останавливая его). Постой, Регул! А это разрешено?
Первый жандарм. Я буду в ответе. Мне велено их стеречь, а не мучить.
Дюма. Принеси две кружки.
Пэйан. Принеси три. (Указывает на Сен-Жюста, застывшего и неподвижного; он слишком горд, чтобы просить, и слишком погружен в свои думы, чтобы замечать страдания.) Посмотри на него! Он совсем без сил. Три ночи подряд глаз не смыкал. Точно прирос к стулу. Слова от него не добьешься. Кажется, вот-вот рухнет сразу.
Дюма. Нет, его поддерживает гордость. Она у него на первом месте. Всё — и нас в том числе — принес в жертву своей гордыне. Ему все безразлично, лишь бы держаться с достоинством до самой казни.
Пэйан. А если и так, что ж тут дурного? Я люблю юношу и жалею его.
Дюма. Слишком уж ты жалостлив. А я больше себя жалею.
Пэйан. Стоит ли рассуждать, что мое, что твое, когда жить-то осталось всего пять или шесть часов!
Дюма. Тем более.
Жандарм приносит три кружки воды. Пэйан кивает ему на Сен-Жюста — тот сидит не шевелясь.
Пэйан (ласково). Выпей, Сен-Жюст.
Сен-Жюст на миг выходит из задумчивости и, обернувшись к Пэйану, безмолвно благодарит его взглядом.
Первый жандарм (глядя на Робеспьера, судорожно прижимающего к челюсти скомканный окровавленный кожаный мешочек). А этому бедняге нечем даже кровь утереть... (Вынимает из корзины клочки бумаги и сует в руку Робеспьеру, отобрав у него мешочек.) На, утри рожу!