— Кому достанется старый дом, когда молодого барина в Сибирь сошлют?
У Магдалины захолонуло сердце. Все уж теперь, даже и старик этот, считают её милого совсем погибшим! Неужели ей не удастся его спасти? Что-то он теперь? Что он теперь думает? Ждёт ли её? Расставаясь с ним, она обещала скоро опять его навестить, и сама была тогда уверена, что ей это удастся, но Грибков всё твердит, что надо ждать, что торопливостью да нетерпением можно всё погубить. И она покорилась, ждёт... Вот уж скоро три месяца, как она живёт одним только воспоминанием его последнего поцелуя да надеждой, что при первой возможности она опять увидит дорогое побледневшее лицо с восторженным взглядом, услышит милый сердцу голос и прижмётся к сердцу, бьющемуся только для неё. Ему не нужно было её уверять, что она его единственная любовь, — она это знает, чувствует всем своим существом.
Никогда не уставала она думать о нём, болела его страданиями и сокрушалась его лишениями больше, чем он сам. Всё было для неё отравлено мыслию о его неволе. Глотка свежей, ключевой воды не могла она выпить, не вспомнив о глиняной грубой кружке, из которой он утолял свою жажду; от аромата цветов в их саду, от свежего ветерка, дувшего на неё с реки, от душистого запаха скошенного сена на лугах у неё навёртывались слёзы на глазах. С какою радостью подверглась бы она заточению вместо него! С каким восторгом, лёжа на гнилой соломе в затхлой, полутёмной келье, помышляла бы она о том, что он дышит полной грудью ароматами полей и лесов и смотрит на голубое, ясное небо со скользящими по нему лёгкими облачками. Да, мысль о нём не покидала её ни на минуту, и можно сказать, что она жила гораздо больше его жизнью, чем своей собственной, а между тем всякое напоминание о нём, произнесённое чужими устами, было ей нестерпимо.
Мать её это знала, и никогда имя заключённого не произносилось между ними, даже когда они оставались вдвоём. В прихожих и девичьих тоже остерегались говорить о Фёдоре Николаевиче вслух, и бахтеринская дворня, следуя примеру своих господ, отдалилась от общества прежних приятелей и знакомцев. Им тоже нестерпимо было слышать праздные толки о беде, обрушившейся на жениха их барышни.
С одним только Грибковым Магдалине нетяжело было говорить про своего возлюбленного. Сведения о нём она получала только от него. Иногда случалось так, что Карп Михайлович забегал поздно ночью или чуть свет утром, чтоб сообщить ей, что ему удалось повидать заключённого или что Фёдор Николаевич через Илью Ивановича прислал ей поклон. Ей таким образом было известно и про здоровье его, и про расположение духа, и что он не унывает и об одном только молит у Бога, чтоб она разделяла его покорность судьбе и надежду на милосердие Всевышнего. Узнала она также, что его перевели в лучшую камеру, приносят ему кушать от смотрителя и предлагали ему книги. Он спросил Евангелие, которое ему тотчас же принесли.
Раза два удалось ей доставить ему цветов.
О какой это был восторг для них обоих! Он не хотел расставаться с её первым букетом даже и тогда, когда он совсем высох и когда получил свежий. В промежутках между чтением святой книги и молитвой он любовался этими цветами, целовал их, разговаривал с ними, как с одушевлёнными существами, способными его понимать.
Сколько живительного волнения вносили эти ничтожные события в их мрачную, томительную жизнь!
С ужасом спрашивала себя иногда Магдалина, что сталось бы с ними обоими без Грибкова. Давно помешалась бы она от отчаяния без вестей о своём милом и наделала бы непоправимых бед.
С тревожной болью в сердце, точно ей грозит ужасное открытие, спросила она у Андреича, кто ему сказал, что Фёдора Николаевича в Сибирь сошлют.
— Да энтот, что вчера был в доме, другому сказывал. Вместе приходили. Я их по комнатам водил, — отвечал старик. — Фёдор-то Миколаич князя какого-то, говорит, из ружья застрелил, ну, за это...
— Кто такие? Ты их не знаешь? — прервала его барышня.
Старик усмехнулся:
— Как не знать! Один-то старик древний, древнее меня будет. Давно уж помер, на старом кладбище его похоронили...
— А другой?
— Другой-то?
Он оглянулся по сторонам и продолжал, таинственно понижая голос:
— Другой-то ещё молодой. Седой уж, а лет ему немного... Не впервой он сюды завёртывает. В позапрошлом году я тоже его по дому водил, с боярышней Марьей Миколаевной он здесь встрелся...
«Из последователей аввы Симиония, верно, — подумала Магдалина, — тянет их сюда, как мух к мёду».
А старик между тем продолжал:
— Два золотых он мне дал. Варварка под половицу запрятала.