— Что все это значит? — начиная выходить из себя, переспросил Робин.
— Это значит, что двадцать пять тысяч золотом, друг мой, ты можешь оставить себе на покупку, скажем, ландсбрехтских земель. Построишь себе замок раза в три побольше, чем твоя конура в Локсли. Посадишь ту же алычу. Меня, опять же, позовешь в гости как-нибудь.
— Если ты не перейдешь сейчас же к делу, — прервал его Робин, — я, наверное, убью тебя…
— Ах да, я хотел сказать, что Таумент, ты же знаешь Таумента: к сожалению, я вынужден всецело подчиняться его воле — так вот, Таумент, прибывший сегодня в город, приказал мне придержать твоих друзей в Ноттингеме и не брать с тебя никаких денег. А кроме того, он велел передать следующее: если ты, Робин из Локсли, не сделаешь так, что твой новоиспеченный компаньон, легендарный Торстведт-норвежец, не отошлет все пять кораблей со своими викингами из Англии в течение этих суток, то пятеро твоих друзей будут просто-напросто обезглавлены. А чтобы упростить тебе, Робин, задачу, мы добавили к пятерым нашим заложникам еще одного. И этот шестой должен быть особенно интересен Торстведту. Я думаю, ты понимаешь, о ком идет речь. И, разумеется, обменивать пленников по отдельности никто не будет. Итак, Робин, я вижу две картины завтрашнего дня. Первая: пять кораблей норвежца отходят от берегов Англии, хоть к чертям собачьим, к счастливому отцу возвращается невредимый сын, а пятеро лесных разбойников возвращаются в лес. И вторая картина, несколько отличная от первой, но не менее живописная: в лес возвращаются пять отрезанных голов, а за шестой отрезанной головой, лишившись и своих кораблей, и своих воинов, со временем приходит горе-отец. О, это страшная картина, не будем о ней! Итак, Робин, ты видишь, что моей вины в том, что наша сделка не может состояться, не было и нет. Хотя двадцать пять тысяч золотых я никогда не против принять от тебя в качестве безвозмездного подношения.
Чем дальше говорил шериф, тем холоднее становилась кровь в жилах Робин Гуда. Конечно же, он понял, что произошло. Продолжать разговоры о судьбе пленников не имело теперь никакого смысла.
Робин почувствовал себя в положении человека, который, желая спуститься со скалы, крепко вбил страховочный канат, но как только дернул за веревку, камень полетел с высоты ему на голову. Робину по-прежнему хотелось хотя бы оглушить эту скользкую змею, а шериф продолжал все так же ехидно улыбаться.
Робин резко развернулся и пошел прочь.
— В течение суток! — последнее, что услышал он за своей спиной.
До той липы, где ожидал его Торстведт, было не более пяти минут ходьбы, и все это время Робина терзали самые противоположные мысли. Как сказать Торстведту обо всем, как уговорить его выполнить условие лондонского купца, где взять гарантии? И, наконец… Да, наконец, где найти нужное количество людей для осады Ноттингема?
Было жарко, и пот струился по его лицу. Казалось, что воздух плывет перед глазами. Да, эта последняя мысль об осаде — дикая мысль, граничащая с безумием.
— Можешь спускаться, Торстведт! — крикнул он на подходе к лесу. Но крик его остался без ответа. Торстведт уже давно спустился с липы и, сидя у дороги в не совсем обычной для него позе, вглядывался в землю перед собой.
— Что ты делаешь? — спросил Робин, подходя ближе.
— Бросаю жребий.
— Железный Торстведт ждет милостей от судьбы? — усмехнулся Робин, садясь напротив.
Перед Торстведтом на очищенном от травы пятачке земли действительно лежали какие-то фишки или кости.
— Викинг никогда не ждет милости. Но если бы я не слушал Одина, который подсказывает моему судну путь, — он указал на таинственные кости, — я бы не поверил в тот день тебе, Робин, и не пришел бы на встречу один.
Робин не сомневался в том, что Торстведт говорит серьезно, но сейчас он думал о другом.
— А что, Торстведт, тебе разве не интересно узнать, что сказал мне шериф?
— Если бы ты был викингом и язык Одина был бы тебе понятен, ты мог бы избежать многих лишних вопросов и действий. Сколько они дали нам времени? — При этих словах Робин даже встрепенулся.
— Сутки… Но о чем ты?
— Все о том же. Теперь Раски такой же заложник, как и твои друзья, не так ли? И вся моя норвежская дружина должна покинуть Англию, верно?
Робин был изумлен.
— А ты, Робин должен помочь норвежцам как можно быстрее убраться восвояси.
Робин не верил своим ушам: настолько безошибочно главарь пиратов угадал развитие событий. Не успел Робин открыть рта, как норвежец, быстро собрав кости в потайной карман штанов, направился к коню.
— Торстведт, я виноват перед тобой. Но вернуть Раски сейчас я не в силах, — догоняя норвежца, сказал Робин.
— Сколько человек ты можешь найти до сегодняшней ночи? — спросил Торстведт, не обращая никакого внимания на извинения Робина.
— Я не могу сказать точно, — не совсем уверенно отвечал Робин. — Подожди, я должен вернуть тебе твои деньги, потому что теперь они ни к чему.
Но Торстведт уже тронулся в путь. Робину ничего не оставалось, как быстро вскочить на коня и ехать за ним. Когда, выехав на лесную дорогу, они поравнялись, Торстведт снова повторил свой вопрос:
— И все-таки, сколько у тебя людей?
— Если ты хочешь штурмовать замок, то предупреждаю — в гарнизоне не меньше трех сотен солдат. Да остановись же ты…
Торстведт осадил коня, за ним остановился и Робин.
— Сколько бы ни было людей, в лоб мы эту крепость не возьмем. У нас слишком мало времени. Если ничего другого не останется, мы попробуем сделать это завтра, не раньше утра. А теперь скажи, черт побери, куда это ты собрался сейчас?
— В Ноттингем. Куда же еще? — мрачно промолвил норвежец.
— Да уж, видно, и Один твой иногда подсказывает не то, что надо. Какого черта ты там будешь делать? — не сдержал улыбки Робин.
— Ты и твои люди теперь ни при чем. Робин, я сам сделал все для того, чтобы это произошло, а теперь хочу забрать своего сына. Это позорные предатели, они хуже шакалов. С Таументом можно разговаривать, только хорошенько схватив его за горло.
— Да, но теперь он держит тебя за горло. В конце концов, забирай свои деньги и отправляйся хотя бы и в Ноттингем — ты свободный человек… Да, а насчет штурма — к утру, может быть, я смогу собрать две тысячи воинов. Пусть не так хорошо вооруженных, как бристольцы, но, может быть, это все, что нам останется? — И Робин, глядя прямо в глаза норвежцу, старавшемуся усмирить играющего под ним скакуна, протянул ему руку в знак того, что они теперь, хотя бы до неминуемой завтрашней развязки, действуют сообща.
Торстведт поднял глаза, встретившись с испытующим взглядом Робина.
— Я думаю, тяжелые рыцари в твоем войске будут на особом счету, — едва растянув уголки губ и создав некое подобие улыбки, Торстведт примирительно ткнул перчаткой в руку Робина. Взгляд норвежца при этом потеплел: названная Робином цифра внушала определенную надежду.
— Так, говоришь, йоркширцы отменные стрелки? — добавил норвежец.
— Лучше, чем ты думаешь, — приободрился Робин. — Мы едем к месту сбора.
На месте общего сбора возле широченного, в восемь обхватов, старого дуба Робина с Торстведтом уже поджидал с десяток добрых лесных молодцов в темно-зеленых холщовых накидках, со здоровенными луками за плечами и объемными колчанами на кожаных перевязях, выделанных знаменитыми местными кожевниками, лучшими во всей Англии. Робин увидал здесь и своих старых знакомых, с которыми иной раз приходилось уже брать высокие стены настоящих замков.
Люди подходили, и компания все росла. Тут были и подросшие дети ирландца Гэкхема, бывшего сейчас в плену у шерифа, — совсем еще юные братья. Были и дети давно уже погибшего храброй смертью Малыша Джона, были и ребята поопытней. Все они по очереди подходили к Робину. Многие так радовались встрече с Робином, что в конце концов от дружеских объятий и похлопываний по плечу у него заболели и спина, и плечи, и руки.
Появился и Боллок, который передал раненого товарища местным знахаркам. Боллок, недоверчиво поглядывая на стоявшего чуть в стороне норвежца, тем не менее не мог сдержать восхищения и, указывая на Торстведта, рассказывал товарищам о сегодняшней стычке. Впрочем, предприятие, в котором, не раздумывая, высказали желание участвовать все прибывшие и все прибывающие йомены, обещало быть еще более захватывающим.