Он открыл ворота через полчаса, как раз за несколько минут до того, как авангард Надреддина, младшего брата султана Саладдина, должен был настигнуть беглецов и уничтожить их возле крепостной стены. Но Сэмюэль Таумент, комендант Эдессы, сделал это не по доброте душевной. Он пообещал героям из форта снять с них «подозрение в измене», если они уплатят приличную сумму в золотых дублонах. Робин смог убедить Таумента, что из такой заварушки, в какую попал его отряд, с дублонами не возвращаются, и купец великодушно поверил, но не Робину, а его долговой расписке. Под чудовищные проценты Таумент «одолжил» Робину необходимую сумму «за снятие подозрения», сохранив при себе мерзкий документ с перечислением имен йоркширских воинов с приходящейся на каждого суммой долга. Робин — командир отряда — был чернее ночи, когда один за всех своих товарищей скреплял своей родовой печатью этот документ.
Через четыре месяца жестоких боев и охоты за караванами Локсли вернул «долг». В сущности, ему не к кому было обратиться с жалобой. Йоркширские полуразбойничьи леса были на особом счету в английском королевстве, и знатные норманнские бороны, составлявшие ныне, через полтораста лет после вторжения Вильгельма Завоевателя, основу королевской власти, как могли, старались не подпускать местную, саксонскую знать к решению и рассмотрению серьезных дел. Локсли был саксом, и это говорило о многом. На него самого были наложены несправедливые земельные налоги, а детей его, неровен час, могла обойти и Великая Хартия Вольностей. В крестовый поход Робина привлек не патриотизм и даже не стремление исполнить свой христианский долг. Желание сберечь от завистливых рук и глаз родовое поместье отца в Локсли, необходимость уплатить долги по несправедливо завышенным налогам — вот что вело его в поход. И что же получилось?.. Пролита кровь его и его боевых товарищей, на сердце тяжело от тех ужасов, на которые он насмотрелся во время войны. Робин возвращался на родину с неоправдавшимися надеждами. В «сладкой и любимой» Англии его ждала трагическая неизвестность.
Таумент был взбешен, когда ему доложили об ответе Робина. Впрочем, хитрый торговец был достаточно умен, чтобы никому не показывать свою ярость. Когда же он узнал, что никто из команды Робина не согласился ему услужить, гневу Таумента не было предела. «Посулите им одну пятую перевозимой добычи… Одну четверть… Неужели эти саксы такие безмозглые идиоты?» — негодовал Таумент.
Казалось, чего проще было втайне согласиться на условия лондонского торгаша, но никто — заметьте, никто, ни один человек из йоркширского отряда не изменил слову Робина. «Что ж, мне некогда возиться с этими гордыми упрямцами, — угрюмо подумал Таумент. — Дорога домой так длинна, и я еще успею отплатить этому заносчивому негодяю».
Мрачное уныние царило на кораблях, возвращавших неудачников-крестоносцев на родину. «Службой перевозок» выступали генуэзские купцы. В трюмах их кораблей всегда можно было найти немалое количество вина — отменного итальянского, изысканного французского, а довольно часто и дешевой североафриканской кислятины. Воины, с трудом представлявшие себе, какие трудности поджидают их по возвращении на родину (ведь многие распродавали свое имущество и влезали в серьезные долги для того, чтобы получить возможность участвовать в походе), методично уничтожали запасы вина. На некоторых кораблях трюмы были взломаны и вино выпито без какой-либо оплаты, в счет «будущих походов». Не по причине шквала и шторма, а в силу вполне объяснимой крайней неустойчивости на собственных ногах, многие «храбрые вояки» передвигались по палубам уже на четвереньках, а некоторые даже ползком.
Таументу, при помощи приближенных к Ричарду норманнских баронов, удалось оговорить Робина и обвинить его в устройстве пьяного бунта на борту ставшего впоследствии легендарным корабля «Заря Арники». Ричард велел арестовать Робина и распорядился доставить его пред свои очи для более серьезного рассмотрения дела. Робин, и не помышлявший о сопротивлении королевским уполномоченным (а ведь будь его воля — он запросто мог бы взять судно под свое управление и самостоятельно добираться до Англии), был доставлен на флагманский корабль в сопровождении шестнадцати (!) охранников.
Пока король спал беспробудным сном, Таумент поспешил провести слушание «дела». Отважный, воинственный и в то же время добрый король Ричард, к несчастью для государства, интересовался только своими подвигами и славными приключениями. В это время за его спиной — причем нередко от его имени — творилась гнусная несправедливость.
В этот же вечер Робину было присуждено от имени короля «за смуту в непозволительное время» десять ударов чудовищной норманнской плетью. Он также был лишен звания командующего своими стрелками… Всплыла и старая долговая расписка из Эдессы. По словам Таумента, долг был выплачен не полностью, успели набежать какие-то проценты. Короче, своенравец из Локсли заслуживал того, чтобы провести остаток пути в трюме, среди плесени и крыс, а по возвращении в Англию тут же оказаться в лондонской долговой тюрьме, которая была расположена там, где нынче находится Таймс-сквер…
Подготовиться к наказанию йоркширцу определили в одной из подсобных кают, представлявшей собой камеру для хранения продовольственных запасов первой необходимости. Камера находилась ниже уровня палубы, практически в трюме, а прямо над ней была укреплена корабельная кухня. Генуэзские купцы — бравые первооткрыватели и завоеватели морей — позаботились о том, чтобы морское путешествие приносило человеку как можно меньше неудобств. Их корабли уже в те незапамятные времена были оборудованы не хуже Колумбовых каравелл и быстроходных флипперов капитана Кука.
Король Ричард, охочий до всяких новинок и диковинок, путешествие проводил на двухмачтовом штиртботе, который был гораздо легче традиционных галер и быстрее скользил по водной глади. Однако иногда достоинства этого корабля оборачивались и его недостатками. Имея высокую осадку, «Рагуза» — так звался штиртбот — мог следовать фарватером, который отличался от изученного за сотни лет галерного «караванного прохода». Стараясь найти новые маршруты вблизи Ионических островов, что к югу от Греции, шкипер проводил «Рагузу» достаточно близко к береговым скалам, а тяжелая эскадра двигалась вослед на почтительном отдалении. Однако недалеко от северной оконечности острова Эдас, в лабиринте межостровных проток и проливчиков, легкое судно с оглушительным треском налетело на мель.
Большинству пассажиров поначалу показалось, что причиной этого ужасного треска послужило образование дыры в корпусе корабля. Смятение, вызванное этим происшествием, едва не переросло в панику. Вся команда корабля была призвана обеспечить эвакуацию людей и немалой части войсковой казны. Корабль, до этого пребывавший в ленивой неподвижности, внезапно превратился в большой муравейник. Неизвестно, чего в движении людей по палубам, трюмам и мачтам было больше: панического ужаса перед водами ласково согретого солнцем пролива (до берега-то, в сущности, было недалеко) либо организованной, деятельной работы.
Во всяком случае, когда замешательство, вызванное происшествием, улеглось; когда определили, что ужасный звук был произведен внезапно лопнувшей перекладиной шпангоута; когда, в конце концов, начавшийся через полчаса прилив позволил без помощи галер сдвинуть «Рагузу» с мели, — можно было возвратиться к осуществлению намеченных планов и жизнь мало-помалу вошла в прежнее русло.