Некоторые ученые считают, что в средние века многие жители Европы еще молились древним богам, что вызывало резкое неприятие церкви и стало одной из причин печально знаменитой охоты на ведьм. Действительно, описанные церковными демонологами картины ведьминых шабашей весьма напоминают реальные народные праздники с языческими корнями, к которым в Британии прежде всего относились уже упомянутые майские игры. Суть этого праздника красноречиво описал памфлетист Филип Стаббс в своем труде «Анатомия злоупотреблений» (1583): «В мае, на Троицу или в другое время, все юноши и девушки, как и супруги преклонных лет, всю ночь напролет гуляли по лесам, рощам, холмам и горам, где весело проводили время, а на следующее утро возвращались с березовыми ветками для украшения дома. Однако главным сокровищем, принесенным ими из леса, было майское дерево, доставляемое с великим благоговением: оно было все покрыто цветами и травами, обмотано сверху донизу тесьмой и окрашено в разные цвета. Дерево сопровождали сотни восторженных мужчин, женщин и детей. После его установки все от мала до велика пускались вокруг него в пляс»[33].
Позже дерево стало заменяться «майским шестом» с привязанными к нему лентами. По догадкам ученых, шест, как и дерево, был фаллическим символом, олицетворявшим древнего бога плодородия, а сами майские игры воплощали священный брак этого бога с богиней земли. Британские кельты 1 мая отмечали Белтене, праздник наступления лета, разводя костры и скатывая с холмов горящие колеса — символ солнца. У славян подобные торжества были посвящены солнечному богу Яриле, да и вообще майский праздник носил общеевропейский характер. У римлян он посвящался богине Флоре и с приходом римских легионов в Британию соединился со своим местным аналогом. Из Рима пришел обычай приносить в этот день с полей и лугов цветочные венки для украшения дома. А ночные гулянья на природе, о которых пишет Стаббс, были пережитком древнего обычая заниматься в канун праздника любовью на земле (иногда — прямо на вспаханном поле), чтобы обеспечить хороший урожай.
Помимо плясок вокруг дерева или шеста в обширную программу майских игр входили избрание Короля и Королевы мая, танцы ряженых, танцы с мечами, моррис и игра в Робин Гуда, то есть состязания в стрельбе. В танцах ряженых участвовали мужчины, по двое или по одному надевавшие на себя лошадиные шкуры — сразу вспоминается Гай Гисборн. Танец с мечами исполнялся мужчиной и шестью его «сыновьями», которые набрасывались на «отца» с оружием и «убивали» его, но в конце он «воскресал». Этот древний танец понемногу вытеснялся моррисом, который тоже имел древнее происхождение, но в XIV–XV веках сильно изменился. С тех пор в нем участвуют шесть человек, одетых в белые рубашки и чулки, шляпы с цветами и черные кожаные ботинки. Танцуют обычно под аккордеон, держа в руках короткие палки и белые платки. Без сомнения, когда-то место палок занимали мечи. В 1396 году герцог Ланкастерский Джон Гонт привез из Испании танцоров, изображавших популярный сюжет борьбы христианских рыцарей с маврами; этот танец быстро стал популярен в Англии, получив название Moorish (мавританский), которое позже превратилось в «моррис». Когда смысл морриса забылся, его объединили с другим «меченос — ным» зрелищем — символическим убийством отца или брата, в котором роль героя-убийцы, по предположению Р. Грейвса, играл именно Робин Гуд.
Но не будем дальше углубляться в фольклорные дебри — заблудиться в них куда проще, чем в Шервудском лесу. Достаточно подвести итог: образ Робин Гуда в фольклоре возник из соединения двух мифологических персонажей — воинственного верховного бога англосаксов и его сына, божества любви и плодородия, веселого покровителя майских игр. Не вызывает сомнения, что в раннем средневековье, когда под слоем официального христианства еще скрывалось народное двоеверие, этому двуединому божеству приносили жертвы, в честь его устраивались праздники, его именем называли холмы и источники. Но это не значит, что тем же именем не мог назвать себя человек, обосновавшийся в лесной глуши и не ладящий с законом — ведь на североанглийском диалекте Robin Hood означал еще и «грабеж в лесу» (rob in hood). Если бы такого человека не было, жители Йоркшира и Ноттингемшира вряд ли стали бы сочинять баллады о давным-давно (или даже недавно) забытом языческом божке. Ведь баллада, во всяком случае народная, — не сказка, и ее редко посвящают совершенно вымышленному герою.