— Чего? Сам мудрый Иии сказал?
Толстяк в ужасе мотает головой:
— Н-н-нет… И-и-и… Иисус… Х-х-христос…
— А… Так это даже лучше… Ну?!
Повисает пауза. Крестоносный плащеносец наконец вспоминает правила дыхания, переворачивается на живот и медленно встает на четвереньки. Остальные молчат, ожидая моих слов…
— Так, ну я не понял: делиться будем, нет? Я прошу. Смиренно прошу, заметьте. Дайте золота на жизнь, и побольше!
— Ничего нет! — каркает вдруг четвероногий крестоносец. — Нет у нас ничего!
Что-то я такое читал в детстве… Книжку про Робин Гуда. Там вроде тоже золота не давали, а Робин их помолиться заставил… Ну-ка…
— Слушайте, а ведь вы — служители церкви, точно?
Толстый приор и крестоносец согласно кивнули.
— Ага, тогда у меня к вам предложение… просьба… в общем, пожелание. А ну-ка, быстренько помолитесь господу, чтобы он вам послал золота на милостыню. Живо, я сказал!
Статли со своими лучниками уже вышел из лесу и теперь держит караван на прицеле, одновременно умудряясь откровенно гоготать над происходящим.
Рыцарю, которого именовали каноником, не пришлось вставать на колени — он и так уже на них стоял, а толстяк приор мешком рухнул с коня и устроился рядом.
— Так, отлично. А теперь повторяем хором: «Господи боже, внемли смиренным рабам твоим…»
Святые отцы переглянулись, но промолчали.
— Так, ща кто не станет молиться — подохнет от несчастного случая!
Толстяк в ужасе зажмурился, а рыцарь хрипло выдохнул:
— На нас что — дерево упадет?
— Зачем так сложно? Стрелу в горло тоже не назовешь счастливым случаем, нет? — Я натянул тетиву своего «Идеального убийцы».
— Господи боже, внемли смиренным рабам твоим… — дрожащим голосом прошептал приор, подняв глаза к небу, заслоненному яркой зеленью дубов.
— Господи боже, внемли смиренным рабам твоим… — торопливо прошептал за ним каноник.
— …и ниспошли нам на пропитание…
— …и ниспошли нам на пропитание…
— …денег…
Толстый коротышка истово бьет поклоны. Рыцарь втянул голову в плечи и, согнув спину дугой, повторяет за мной:
— …денег…
— …елико возможно больше! — рявкнул я, оборачиваясь к Статли и остальным.
Те откровенно ржали, уже догадываясь, что сейчас произойдет.
— …елико воз-змо-жно… больше, — запинаясь, пробормотали богомольцы.
— Так-с… Ну как, бог услышал ваши молитвы?
— Нет… нет… — нестройно отозвались святоши.
— А проверить? А ну-ка…
Из-под плаща крестоносца извлечен здоровенный кошель. А у приора… мать честная!
У приора оказались не только деньги, а еще какие-то бумажки, которые подозрительно похожи на долговые расписки. Блин! Жаль, я по-местному читать еще не научился! Ну, да все равно — пригодятся…
— Едрить твою через колено! — я похлопал приора по жирной щеке. — Да вы, блин, святые! По вашей молитве столько отсыпалось, что мама не горюй! Слышь, Маркс, может, мы этих святых с собой прихватим? Как думаешь?
Статли усиленно соображает, шучу я или всерьез.
— Не, Робин, я, конечно… Ты — главный, так что… Тока зачем?!
— Маркс, да ты сам посуди, какая от них выгода! Вот появилась у тебя в чем нужда, ты сразу — раз! — одного из этих святых просишь помолиться. Он молится, и бог тебе — раз! — и все дает. Разве не здорово?!
Комизм ситуации до Билля все еще не доходит. Он долго мнется, а потом нерешительно спрашивает:
— А… ну, это… проверить бы, а?
Я широко улыбаюсь:
— А как же! Проверяй! Ну, вот тебе, к примеру, сейчас чего больше всего хочется?
— Эля! — радостно рявкает Статли. — Эля! И побольше!
Я поворачиваюсь к стоящим на коленях:
— Слышали, святые? А ну, помолитесь-ка побыстренькому, чтобы эль был, — и уже обращаясь к Марксу, интересуюсь: — Тебе сколько эля-то? Бочонка хватит?
— Ну! — радостный рев, означающий, надо полагать, согласие.
Ошалевшие приор и каноник начинают молить господа о бочонке эля. Я же подхожу к одному из слуг-носильщиков, которые так и стоят на дороге:
— Слышь, малый, у тебя в бочонке что?
Тот спускает с плеча немалый бочонок и сообщает:
— Эль… Эль господина приора…
— Так, — я поворачиваюсь к «святым», — харе молиться! Бог уже выполнил ваши просьбы. Билль! Иди сюда! Тут тебе господь бочонок с элем переслал…
— Робин, — интересуется один из лучников, — а мне бы куртку новую, а? А то видишь, эта, — он демонстрирует здоровенную прореху на спине, — совсем уже развалилась…
— Конечно, Сэнди. Так, почему молчим, почему не молимся? Не слышали, что куртка нужна?
— А мне — башмаки, — произносит второй лучник.
— Понял. Эй, там, святоши! Дополнили свою молитву башмаками! Кому еще чего?..
…Священники молились минут тридцать без перерыва. И дали всем всё. Только вот одному лучнику — Муку, который запросил себе девку «с во-о-от таким задом», молитвы священников не помогли. Развлечение мне уже поднадоело, и я остановил молитву:
— Слушай, Мук! Ты ведь просишь греховного! Какого же черта, прости господи, мы заставляем молиться этих святых людей, если бог сам запретил фортеля с «во-о-от таким задом»? Не стыдно тебе? Вот в наказание за свои бесовские мысли — ступай, подведи святым отцам коней, поклонись и отпусти их с миром. Э-э! Только у здоровяка меч забери. Он ему без надобности: от его молитвы все враги разбегутся, верно я говорю? А, святой отец?
Но «святой» одним махом взлетел в седло и помчался как ветер. Толстяк, несмотря на свою комплекцию, не отставал от своего приятеля. Они скрылись из виду, даже не дослушав, что я попросил их благословить нас.
Вечером в лагере вовсю шло веселье. Энгельрик вытащил лютню и теперь распевал песню собственного сочинения о том, как Робин из Локсли прикинулся монахом и как двое святых отцов поделились с ним своим богатством. Все дружно подпевали, невзирая на мои попытки пояснить, что дело было не совсем так. Разозлиться мне не дала Алька. Она пресекла мои возражения поцелуем, а потом прошептала:
— Робин, любимый, ну ты чего? Кому какое дело, как оно там было взаправду? Энгельрик такую красивую песню сочинил — настоящий бард! Ее еще глимены распевать будут! А ты… Пойдем лучше спляшем…
Глава 2О том, что добрым ударом и добрым словом можно многого добиться, и о четвертом святом отце
После памятного моления на дороге прошло всего ничего — пара дней, а последствия уже начали сказываться. К нам в лагерь зачастили местные крестьяне — вилланы, как их тут называют. И все с жалобами на управляющих — ривов, сеньоров, судейских и прочую шушеру.
Первого из визитеров — кряжистого мужика с повадками кузнеца — я попробовал уговорить остаться в отряде и присоединиться к борьбе за народное счастье. Ага! Щаз! Тот только униженно кланялся, бормотал что-то про голодных детишек, стариков родителей и тому подобную лабуду, которой, надо думать, вовсю наслушались Стенька Разин, Емельян Пугачев и Эрнесто Че Гевара. Крестьяне хотят счастья, но чтоб им его принесли, а не чтобы за него драться…
Робкие попытки хоть кем-нибудь пополнить отряд не дали почти никаких результатов, если не считать здоровенного детинушки, которого один из постов обнаружил на дороге, мирно дрыхнущим под кустом можжевельника. Молодец храпел, распространяя на километры вокруг себя перегар мощностью в двадцать пять килотонн.
Пост не рискнул будить звероподобного алкаша, потому как рядом с ним лежала окованная железными кольцами дубина. Размерами оружие не уступало хозяину, и Мук, как разводящий, отправил мне весть о найденыше, Когда я явился к находке, она, то есть он соизволил, наконец, пробудиться ото сна и вступил в диспут с Муком и вторым часовым, Атли, на тему о том, на каком конкретно дереве в нашем лесу растет опохмелин?
Мук и Атли были готовы поклясться чем угодно, что дерево с такими плодами в обозримом радиусе не произрастает, но детинушка настаивал и, кажется, был готов употребить в качестве аргумента свою дубину. В этот самый момент мы и вышли на место происшествия.