— Может, и одежду.
— Врёшь!
— А тебе откуда знать?
— Я знаю, что одежду резал не ты, а значит, и куклу ты не трогал.
У меня голова шла кругом, и я решил, что не уйду из этого дома до тех пор, пока не выясню, что скрывает эта странная девочка.
— Объясни, — потребовал я.
Энн с сожалением покачала головой.
— Ты очень глупый мальчик, Робин, — изрекла она. — Ну, как я могу тебе что-то объяснять, если ты даже не желаешь учиться? Да и что я могу объяснить?
И вновь я прочитал в её взгляде отчаяние.
— Нет, — в раздумье произнесла она, — пока я ни с кем не могу об этом говорить. Но если бы ты знал, как мне страшно!
Последняя фраза вырвалась у неё против воли, и она сразу же пожалела о своей несдержанности.
— Надеюсь, ты не вообразил, будто я скрываю что-то особенное? — рассмеялась она, снова став похожей на куклу. — Ничего страшного. Мне не нравится, что Поль так много думает о верховой езде, поэтому я и испортила ему костюм. Пусть не мечтает поскорее сесть на лошадь. И кукол я ненавижу. Ох, как ненавижу! И платье это ненавижу. И свои волосы ненавижу. Потом, когда я вырасту, я буду причёсываться гладко-гладко и обязательно стану носить пучок, чтобы ни один волосок из него не выбивался. А тебя ведь назвали Робертом в честь Робин Гуда? Говорят, этот разбойник был очень благороден. Хотелось бы мне, чтобы и ты оказался таким, ведь приятно сознавать, что рядом благородный рыцарь. Ты собирался отсюда уйти, но дядя Эдвард тебя остановил. Пожалуйста, Робин, не уходи. Мне очень нужно, чтобы ты остался. Может быть, потом я тебе что-нибудь расскажу.
Она повернулась и ушла, напевая какую-то детскую песенку, а я остался с раскрытым ртом. Знала она что-нибудь или только подозревала? И кого подозревала? Меня? А если меня, то почему ей страшно? Конечно, я парень из бандитской среды, но не стану же я убивать её. Несмотря на всю таинственность её поведения я всё-таки был уверен, что во всех этих мелких пакостях виноват Сэм, а всё остальное — её домыслы, основывающиеся на каких-то непонятных мне фактах, которые имели место раньше, ведь недаром она с самого начала показалась мне очень странной.
Я медленно побрёл к себе, но, оказывается, меня поджидал мистер Эдвард.
— Робин, ты говорил с ней?
Я неохотно кивнул. Конечно, я понимал его беспокойство, но побороть себя не мог. Этот человек был мне непонятен, неприятен, вызывал желание дерзить ему, говорить слова, за которые любой другой давно вышвырнул бы меня из своего дома. Мне хотелось разбить его спокойствие и сдержанность, заставить высказать то тайное, что в нём кипело. Почему он так добр ко мне? Что ему от меня нужно на самом деле? Для каких целей он ссорится с родными из-за грубого невоспитанного мальчишки, с приходом которого в доме стали происходить странные вещи? Он не может знать про то, что всё это проделки Сэма, иначе давно бы остановил поварёнка. Так что же ему нужно от меня, пакостного уличного воришки?
— Что она говорит? — тревожно спросил мистер Эдвард.
— А вы спросите у неё сами, — посоветовал я.
Он помолчал.
— Она хотя бы объяснила свои поступки?
Я пожал плечами.
По справедливости, он должен был рассердиться, но он оставался спокойным и разрешил мне идти, куда я шёл.
— Кстати, Робин! — окликнул он меня, словно что-то вспомнив.
Я вернулся.
— Пойдём в кабинет моего деда, — предложил он.
Видно, он ещё напомнит мне о мече, о который споткнулся дворецкий.
Мы прошли в дальний конец дома. Здесь, недалеко от узкой запасной лестницы и вдалеке от своих домочадцев жил, судя по обстановке, весьма любопытный старик. Он выбрал для кабинета, спальни, гостиной и собственной библиотеки четыре большие комнаты и загромоздил их невероятными по внешнему виду предметами старины. Том Большая Голова, муж миссис Хадсон, как-то рассказывал о музеях, где собирают всякое старьё, и мне, помнится, было забавно представить собрание хлама. Теперь я имел представление о том, какого рода старьё таят в себе музеи. Пожалуй, такому старью позавидовал бы любой человек. Вот я бы, например, не отказался есть из резной серебряной миски, которая стояла под стеклом, хотя, как объяснил мне мистер Эдвард, это была и не миска вовсе, а чаша для омовения пальцев, не знаю уж, для чего это нужно. Но больше всего меня поразило оружие, и я переходил от одного предмета к другому, боясь прикоснуться к драгоценным рукоятям кинжалов, мечей и сабель и лишь иногда, не удержавшись, осторожно трогал пальцем какое-нибудь лезвие. Мистер Чарльз, когда водил меня по дому, сюда не заглядывал, и не знаю уж, для какой цели привёл меня в это царство роскоши мистер Эдвард. Невозможно даже представить, сколько денег мне бы отвалили хотя бы за тот золотой кубок.
— Мой дед был коллекционером, — непонятно объяснил мистер Эдвард.
Выяснилось, что коллекционировать можно всё, что душе угодно, а душе деда угодно было коллекционировать предметы старины, чему он и посвятил почти десять лет своей жизни. Наверное, если бы он занимался этим дольше, он весь дом украсил бы, как сказочный дворец.
— А вы тоже коллекционер? — спросил я.
— Нет. Мне не нравится это занятие, — решительно, хоть и с лёгкой улыбкой ответил мистер Эдвард.
— Почему? Это же так красиво.
Мистер Эдвард холодно оглядел драгоценное собрание вещей.
— Начиная собирать предметы старины, мой дед и не подозревал, что станет рабом этих вещей, но потом ни о чём не мог думать, кроме своих кубков и мечей. Тебе здесь понравилось?
Я кивнул.
— А кто вынес отсюда меч? Энн? — быстро спросил мистер Эдвард.
— Кто знает, — неопределённо ответил я.
— Впрочем, я наказал тебя не за то, что меч оказался не на месте, а за грубый ответ. Ты это понял?
Я понял, что меня вывели из столовой за грубый ответ, но не понял, что это называется наказанием. Если уж мой отец хотел меня наказать, он брал в руки палку. Но я согласно кивнул.
— Один сюда, пожалуйста, не ходи, а если захочешь посмотреть на всё это опять, скажи мне, и я тебя провожу.
Мне показалось, что мистер Эдвард совсем не против того, чтобы я зашёл сюда и один, но для чего-то говорит как раз обратное.
Время до ужина прошло тихо. Я думал, что меня всё ещё странно наказывают, принося еду в мою комнату, чтобы я не утруждал себя походом в столовую, но расстроенная Фанни позвала меня к общему столу.
— Не понимаю, — говорила она. — Ничего не понимаю. Как же я боюсь за маленькую мисс! Тебе что-нибудь известно, Робин? Зачем ей понадобилось резать одежду Поля и издеваться над собственной куклой?
Я пожал плечами. А что я мог сказать, если и сам ничего не понимал?
За столом царило уныние, и только Энн держалась с обычной непосредственной весёлостью балованного ребёнка, да ещё, пожалуй, мистер Эдвард не позволял себе явного проявления тревоги. А я был приятно удовлетворён их муками. Пусть мучаются. Это будет хоть небольшой расплатой за моё унижение. Хорошо бы Сэм выдумал ещё какую-нибудь пакость, которая окончательно доконает этих лживых людей. А особенно я мечтал досадить добренькому мистеру Эдварду. Хотелось бы мне знать, зачем Энн понадобилось принимать на себя чужую вину и кого она подозревает в совершении всего этого. Будет обидно, если Энн покрывает Сэма. И ведь эта странная девочка кого-то боится, если правда то, что она сказала, а от неё можно ожидать любой неожиданной выдумки.
Желая ненавистному семейству всяких бед и одобряя козни поварёнка, я навлёк на свою голову и на головы окружающих очередное тяжёлое испытание. После ужина со мной долго разговаривали сперва отец Уинкл, а затем мистер Эдвард. Оба убеждали меня в необходимости учиться, на что я, в полном соответствии со здравым смыслом, отвечал, что уйду, как только поймают грабителя, и тратить время и силы на то, чтобы начать овладение грамотой ни к чему, если я уйду, может быть, уже завтра. Сам-то я подразумевал, что не уйду, пока не объяснится странное поведение Энн, но другим это знать было бы лишним. Со священником я держался настороженно, потому что его облик продолжал меня смутно беспокоить, а с мистером Эдвардом, должен сознаться, вызывающе. Очень уж мне хотелось вывести этого человека из себя, заставить показать своё истинное лицо, открыть, почему он так терпим со мной. Мистер Чарльз тяготился мною и очень скоро отказался от своего первоначального порыва усыновить меня, леди Кэтрин терпеть меня не могла, не говоря уж о слугах. Даже в мистере Вениамине я ухитрился возбудить неприязнь. Почему же мистер Эдвард держит меня в своём доме вопреки не только желанию родных, но даже моему желанию, как я ему не раз уже показывал? Снова и снова я задавался этим вопросом, не находя ответа, а потому вокруг образа хозяина дома сгущался сумрак. Отцу Уинклу по положению и священника и зависимого лица полагалось слушаться хозяина, но зачем самому хозяину подвергать себя оскорблениям?