Он, видимо, упал духом.
— Да нет же, Вася! — вскричал я с досадой. — Я об бревнах и не думаю, потому что знаю, что это дело нам не по плечу. А вот что: в некоторых местностях строят ледники так, как мы начали с тобою нашу постройку, только промежуток между плетнями наполняют угольями. А они со своими промежутками, в которых размещается воздух, такой плохой проводник, что не впускают в ледник ни капельки солнечного тепла и лед держится очень долго. Если они не впускают тепло с улицы, то не выпустят его и из нутра, когда оно там будет. Так ведь? Понимаешь?
— Давно бы так и сказал! — и обрадовался, и рассердился Вася, — а то я про ваши тела да проводники ничего не понял. Так пойдемте же скорее работать. Теперь хоть и дождь, давайте рубить лес, сырой жечь можно. С этого дня мы постоянно вставали с рассветом и ложились впотьмах. Мысль настоять-таки на своем и создать себе прочное убежище очень воодушевляла нас. Чтобы избавиться от необходимости каждый день охотиться, мы стали ставить на уток разные силки, которые готовили перед сном, сидя у костра.
Особенно удачно действовала петля. Мы убивали лягушку и привязывали ее так, что, когда утка хотела схватить ее, то попадала головой в петлю, которая затягивалась, душила ее. Кроме того, в лесу появились грибы и ягоды, которые стали немалым подспорьем в нашем столе.
— А вот что я думаю, — сказал мне однажды Вася, — ведь если мы набьем наши стены угольем, в них будет дуть, а вместе с тем нести в дом черную пыль. Хороши мы будем!
— Да я и не думал оставлять их так, — возразил я, — их все-таки придется вымазать глиной.
— Снутри-то оно ничего, даже красиво будет, а вот снаружи дело другое. От дождей глина отмокнет.
— Верно! — озадачился я. — А как ты думаешь, если смешать глину с жидкой смолой?
— Если с простой, со свежей, так она станет распускаться на солнце. А если с такой, какою замазывают лодки, так это верно, — ее никакой дождь не прошибет, — будем жить, как в муравленном горшке.
— А ты умеешь ее делать?
— По-ученому не умею, а по-простому, по-мужицки, могу. Оно, разумеется, по-крестьянскому способу много материалу и даром пропадает, нам ведь и уголья нужны. Так вот как мы сделаем: выкопаем широкую яму, в сажень глубиной, а на дне ее другую, узенькую, только очень глубокую. Поставим дрова, что заготовили на уголья, в эту широкую яму стоймя и станем жечь их медленным огнем. Как станут они преть, смола и потечет в узенькую ямку, а когда все потухнет, мы вытащим сначала уголья, а потом вычерпаем и смолу.
Дня четыре копали мы яму, закладывали ее дровами и, наконец, зажгли, а чтобы ослабить пламя, прекратить к нему доступ воздуха, присыпали костер песком. Открывать угольную яму предстояло еще суток через двое. Чтобы полезно наполнить время, мы рубили и таскали от озера лозу и вытащили из плетней ту сырую землю, которая доставила нам столько забот и огорчений.
Мы сначала не знали, куда деть ее, но Васе пришла в голову отличная мысль. Он предложил сложить из нее вал вокруг двора, а впоследствии сверху поставить крепкий частокол. А так как той земли, которую нужно было выбрать из плетней, не хватило бы и на две сажени хорошего вала, то мы предположили все-таки выкопать со временем ров, о котором говорили сначала, тем более, что дождливая погода доказала нам, что весною, когда станет таять снег на вершине горы, жилью нашему будет грозить серьезная опасность, если мы заранее не приготовим для воды хорошего отвода.
Но теперь заняться этим было некогда. Нужно было прежде подумать об окне и двери для дома, а для этого необходимы доски. На второй день, пока горела яма, мы срубили еще одно большое дерево, но вопрос, каким образом обратить его в доски, поставил нас в тупик. Я даже принялся читать Робинзона, которого унес с собою из дому даже в лес, как друга и наставника. Но Вася остановил меня.
— Не стоит, Сергей Александрович, только время потерям, — сказал он, — у него место и природа была одна, а у нас другая, и научить он нас ничему не может. Давайте лучше сами придумаем, как быть. Вы знаете, что такое дрань и отчего она так зовется? Оттого, что у кого нет времени, уменья, инструмента распиливать дерево на доски, а доски все-таки нужны, тот раздирает их. Наши сосны ведь хорошо щеплются, — мужики делают в них проруб и вгоняют колья до тех пор, пока весь ствол не распадется на части.
Мы наделали березовых клиньев и до тех пор вгоняли их в ствол, пока он не расщепился на три подобия доски, неровные, шероховатые. Сначала мы сглаживали их, обтесывая топором, потом строгали чуть не всеми видами рубанков. Наконец, получились три доски, дюйма в два толщиною, ровные, гладкие, белые. Для окна мы тотчас же сколотили коробку, или амбразуру, что, впрочем, стоило нам тоже не малых хлопот, потому что расстояние между двумя плетнями было восемь вершков, а ширина досок только пять. Пришлось составлять их вместе и притом так, чтобы не оставалось щелей, потому что иначе в них постоянно проникала бы мелкая угольная пыль и была бы вечным источником грязи.
Наконец на третьи сутки угольная яма потухла. Несмотря на то, что уголь был еще довольно горяч, мы принялись раскрывать ее, но тотчас же остановились, — нам не в чем было носить его.
— Надо сделать носилки, — предложил Вася.
— Тонких досок нет, а делать их долго, — возразил я, — можно бы сладить из рогожи, мягкие, да где рогожа? Остается одно — плести корзины. Пойдем к озеру, пока остывает яма. Я когда-то умел плести корзиночки из тростника.
Вася, молча, пошел за мною. Мы до позднего вечера провозились над одной корзиной и сделали ее круглою, глубокою, как ушат, и даже б ручками, потому что удобнее всего было носить уголья вдвоем на толстой палке, середина которой вдевалась бы в ушки корзины, а концы лежали бы на наших плечах.
Утром мы начали переноску и так увлеклись, что почти не ели. К половине второго дня яма была пуста, а в доме забита угольями целая стена. Но ведь это была лишь одна четверть работы. Во второй, глубокой ямке собралось около ушата смолы, но вычерпать ее нам было не во что. Поэтому мы осторожно расширили ее, снова заложили широкую яму дровами и зажгли их, а сами тотчас принялись копать вторую, еще больших размеров, потом нарубили для нее дров и тоже запалили. Хотя к этому времени первая яма была уже готова, но мы приостановили носку угля до тех пор, пока не вделали закладных рам двери в окна.
Для поддержки оконной рамы, которую не мог бы сдержать плетень, мы вбили между плетнями две стойки и укрепили ее на них, затем уже по раме аккуратно обрезали прутья плетня так, что они приходились на ребро ее, а сверху них наложили как внутри, так и снаружи дома дощечки вершка по три шириною и приколотили их большими «гвоздями». Таким образом прутья очутились защемленными и не могли отставать от тяжести и напора угольев, а у нашего окна и двери оказались красивые белые наличники.
Впрочем, дверь далась нам еще труднее. У нас не было петель и пришлось изобретать, чем заменить их. Общими усилиями мы достигли и этого. Собрав закладную раму в два аршина шириной и два с половиной высотою, мы, однако, не приколотили ее верхнюю часть, а сначала сделали самую дверь. Все доски, из которых она должна была состоять, мы отпилили одинаковой длины, так, чтобы они плотно заполняли собою закладную раму, но одну из них, и именно заднюю, пустили длиннее и обпилили и обстругали так, что, когда сравняли с остальными, то на самом краю у нее оказались толстые круглые шпеньки, дюйма в два в диаметре. Для них мы продолбили в верхней и нижней перекладинах закладной рамы круглые гнезда, вставили всю дверь и тогда уже крепко заколотили раму. Таким образом, дверь наша вращалась не на петлях, а на шпеньках.
Покончив с этим, мы опять принялись носить уголья, но их не хватило на засыпку стен, пришлось закладывать дровами яму снова, Вообще наш дом устраивался в действительности гораздо медленнее, чем я предполагал. Я не упоминаю о страшном физическом утомлении, которого стоили нам все эти работы. Думаю также, что решительно невозможно описать, до чего мы были грязны. К счастью, у нас не было зеркала, но было озеро. Сначала мы боялись купаться, но потом страшная жара и какой-то зуд от грязи разогнали страх. Мы усаживались на плоту, мылись даже с песком и потом бросались в воду. Она была очень холодна, и, вероятно, купания окончились бы сильнейшей простудой, если бы после них не ожидала та же непосильная работа, державшая нас в постоянной испарине.