Мы выехали на извилистую дорогу, поднимавшуюся к обсерватории. У подножия небольшой горы, на которой она стояла, раскинулась высокогорная долина с маленькой симпатичной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из сборных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль, за гребни гор, уходила линия высокого напряжения.
– Ток идет от плотины, построенной специально для завода, – объяснил Мишель. – Мы сами получаем электричество от нее.
Прямо у подножия холма, на котором стояла обсерватория, возвышались дома моего дяди и его ассистентов.
– А за эти два года тут многое изменилось! – заметил мой брат.
– Вечером за столом намечается большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, мы с сестрой, биолог Вандаль…
– Вандаль? Я знаю его с самого детства! Он старый друг нашей семьи.
– Он здесь с одним из своих коллег по Медицинской академии, знаменитым хирургом Массакром.
– Занятная фамилия для хирурга![1] – пошутил мой брат Поль. – Брр! Не хотел бы я у него оперироваться…
– И напрасно. Это самый искусный хирург Франции, а может, и всей Европы. С ним, кстати, приехал один из его друзей – и одновременно учеников – антрополог Андре Бреффор.
– Тот самый Бреффор, что занимается патагонцами? – спросил я.
– Так точно. Словом, каким бы просторным дом ни был, сейчас все комнаты в нем заняты.
Сразу же по прибытии я прошел в обсерваторию и постучался в дверь кабинета дяди.
– Войдите! – проревел он, но, увидев меня, смягчился. – А, это ты!..
Поднявшись из кресла во весь свой гигантский рост, он заключил меня в медвежьи объятья. Таким я вижу его и сейчас: седые волосы и брови, черные как уголь глаза, широкая черная-пречерная борода, веером опускающаяся на жилет.
Робкое «добрый день, месье Бурна!» заставило меня сделать полуоборот: у своего стола, заваленного листками с алгебраическими формулами, стоял Менар. То был невысокий мужчина в очках, с козлиной бородкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, знавший с десяток языков и способный извлекать немыслимые корни, человек, которому самые дерзкие теории физики и математики были так же ясны, как мне – бурдигальские ярусы в окрестностях Бордо. В этом мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару даже в подметки, зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.
Стрекот пишущей машинки привлек мое внимание к другому углу.
– Ах да! – спохватился дядя. – Забыл тебя представить. Мадемуазель, это мой племянник Жан, бездельник, так и не научившийся точному счету. Позор нашей семьи!
– Не один же я такой, – возразил я. – Поль в арифметике смыслит не больше меня!
– Тут ты прав, – признал дядя. – И это притом что их отец щелкал интегралы как орехи! Хиреет наш род, хиреет… Впрочем, с ними тоже не все так плохо. Жан обещает стать прекрасным геологом, а Поль, я надеюсь, кое-что все же понимает в этих его ассирийцах.
– В индусах, дядюшка, в индусах!
– Да какая, в общем, разница: что одни полный сброд, что другие! Жан, это Мартина Соваж, сестра Мишеля, наша ассистентка.
– Как поживаете? – произнесла девушка, протягивая мне руку.
Я пожал ее, не успев даже толком прийти в себя. Я ожидал увидеть остроносую лабораторную крысу в очках, а передо мной стояла крепкая девушка с фигурой греческой статуи и столь правильным лицом, что его совершенство приводило в отчаяние. Впрочем, лоб, возможно, был чуть низковат, но под ним сияли восхитительные серо-зеленые глаза, а обрамляли его длинные пряди на удивление черных – ведь брат ее был блондином! – волос. Ее нельзя было назвать хорошенькой. Нет, она была по-настоящему красива, красивее всех женщин, каких я когда-либо видел.
Ее рукопожатие было дружеским и коротким, и она сразу же снова погрузилась в свои расчеты. Дядя увлек меня в сторону.
– Вижу, Мартина произвела на тебя впечатление, – усмехнулся он. – Впрочем, как и на всех, кто ее видел; полагаю, дело тут в контрасте с этим местом. А теперь извини меня, но мне еще до вечера нужно закончить работу, чтобы подойти к ночным наблюдениям во всеоружии. Как тебе известно, персонал я все еще не набрал. Ужинаем мы в половине восьмого.
– И как важная работа? – спросил я. – Мишель сказал, происходят какие-то странные явления…
– Странные! Эти явления опрокидывают всю нашу науку! Ты только представь себе это: туманность Андромеды, отклонившуюся на восемнадцать градусов от своего обычного положения! Одно из двух: либо эта туманность действительно сдвинулась, но тогда она должна развить скорость физически невозможную, потому что еще позавчера она была на своем месте, либо, как полагаем я и мои коллеги из Паломарской обсерватории, свет этой туманности отклонился из-за какого-то феномена, которого позавчера еще не было. И не только ее свет, но и всех звезд, расположенных в том же направлении, свет Нептуна, возможно, даже… Из всех гипотез наименее абсурдной кажется следующая: ты, конечно же, знаешь – или, скорее, наоборот, не знаешь, – что луч света способно отклонить мощное гравитационное поле. Сейчас все происходит так, как если бы где-то в Солнечной системе, между Андромедой и нами, появилась некая огромная масса материи и эта масса невидима! Это глупо, немыслимо, но тем не менее это так!