— Вернуться хочет заставить, забрать оставшуюся птицу, — догадался Володя. — А шлюпка и так полнехонька.
Мы видели, как Толя Гулышев добрался до Петьки и вырвал у него винтовку.
«Ну, Петька! Ну держись теперь, Булка чертова! Чего еще выдумал: как по кайре, по людям стрелять!» — всю дорогу возмущались мы.
Пригребли к палаткам и, как только выскочили на берег, первым же делом отозвали Петьку в сторону.
— Тебя, наверно, давно уж дома не лупили? — с ничего хорошего не обещавшим спокойствием в голосе спросил Тема. — Или ты кайру с нами перепутал?
— Да я же не по вам… Я же рядом… Я думал, вы филоните, не хотите подбирать птицу.
— Дать ему хорошенько по шее! — горячился обычно сдержанный Володя Ермолин.
— Не трогайте юношу, — подошел к нам Толя Гулышев. — Он уже имел приятный разговор со мной. Он уже раскаивается. Он больше не будет.
О том, что «разговор» состоялся, свидетельствовал свежий синяк под левым глазом Булки.
Булка зло, исподлобья, взглянул на Толю, но благоразумно промолчал. Чувствовалось, что он не скоро забудет и простит этот синяк.
Но получилось иначе. Через два дня он смотрел на Толю как на лучшего друга и спасителя…
Мы с моря видели, как они шли поверху и стали спускаться к скалам: Петя шел впереди, Толя сзади. Вдруг из-под ног Пети стал оползать вниз каменистый грунт. Он быстро лег плашмя и, широко раскинув руки и ноги, стал карабкаться вверх, но — бесполезно. Он медленно сползал все ниже и ниже — к сорокаметровому обрыву, на дне которого виднелись зубья камней.
Мы в шлюпке похолодели от страха, Володя Ермолин закрыл глаза: вот-вот мы будем очевидцами страшного, непоправимого…
И тут не растерялся Толя. Он тоже лег плашмя и протянул Пете приклад винтовки.
«Что он делает? Ведь сейчас они полетят оба! Петя потянет его за собой", — встревожились мы, затаили дыхание…
Какими долгими показались эти секунды. И все-таки Толе удалось вытянуть наверх Петьку Окулова.
Мы сидели, уронив весла: не было сил грести после пережитого. И, только оказавшись в полосе прибоя, принялись дружно отгребать от опасного места…
Позже Петька, все еще бледный, пожал при нас руку Толе.
— Я твой должник, Толян. Теперь ты мне — друг навечно.
— О, как торжественно! — фыркнув, отмахнулся Толя. — Да если бы со мной случилось такое, разве ты бы не помог?
— Не знаю, — немного подумав, честно ответил Петька. — Может быть, и струсил бы, кто его знает…
Толя взял со всех слово, что никто не проболтается об этом случае: узнает Петрович — беда, очень не любил он такие истории.
Булка после этого разве что не молился на Толю. И характер его изменился: он перестал хорохориться, задирать младших ребят…
Как-то раз Петрович побывал во второй бригаде и пришел хмурый, расстроенный. Мы знали причину: вторая бригада больше добыла кайры. Хотя и ненамного, но соседи обошли нас.
— Обскакали нас, чижики-зяблики, — ворчал Петрович. — Прихожу сегодня во вторую, а Яша-салажонок шутки шутить со мной вздумал, насмехаться стал над стариком.
Видно было, что Петрович не на шутку обеспокоен. Он стал рассеянный, все думал о чем-то. И придумал. Сразу стал веселее.
Хитроумный Петрович, прирожденный рыбак, решил промышлять кайру… сетями. Для выполнения своего замысла он облюбовал небольшую подковообразную бухту с высокими скалистыми берегами. Кайры там было видимо-невидимо. У выхода из бухты он решил протянуть в воздухе широкую рыболовецкую сеть, закрепив концы ее на скалах.
Мы с азартом помогали, любопытствуя, что получится из интересной затеи бригадира, а он, возбужденный, как мальчишка, нетерпеливо подгонял, поторапливал.
И вот приготовления закончились. Петрович на шлюпке вышел на середину бухты. За спиной у него было двухствольное охотничье ружье. Мы еще ни разу не стреляли из него, боялись спугнуть птиц, но сейчас это ружье должно было сыграть важную роль в осуществлении плана Петровича.
Неторопливо приложив приклад к плечу, бригадир направил стволы в небо и выстрелил.
Что тут случилось! Весь базар снялся с места, сразу потемнело, словно черная туча покрыла небо, но через мгновение туча унеслась в море. Разорванная в клочья сеть одним концом лежала в воде, в ней бились кайры, но совсем немного — десятка два-три.
А посередине бухты, в шлюпке, неистовствовал Петрович. Он приплясывал на месте, рискуя упасть в воду, тряс бородой и посылал вслед птицам такие проклятья, каких мы не слыхали ни разу. Брезентовая роба его казалась перекрашенной: он был весь с ног до головы покрыт птичьим пометом. Мы не могли удержаться и, укрывшись за камнями, смеялись до боли в животе.