Боря сел, удрученный. Я тоже был расстроен: все-таки Борька — мой друг и одноклассник. В одной бригаде нам, конечно, было бы веселее.
К вечеру тральщик поднял якорь. Мы дошли до острова Мудьюг и опять остановились. Одним выходить в море не разрешали, надо было ждать, когда соберется караван, и только тогда, под охраной военных кораблей, отправляться в путь.
Слева от нас стояло на якоре несколько больших английских транспортов, справа находился низкий остров Мудьюг с его белой и черной башнями.
Мы все слыхали про Мудьюг, знали, что в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили здесь страшную каторгу для защитников Советской власти. Много хороших людей нашли здесь мучительную смерть от холода, голода и болезней. Мудьюг тогда называли островом смерти.
— У меня батя здесь четыре месяца сидел, — сказал Толя Гулышев. — Рассказывал, когда их красные освободили, он домой по крыльцу на карачках поднялся, сил не было.
Я хорошо знал дядю Колю, Толиного отца. Мы часто просили его рассказать, как он воевал в гражданскую войну, попал в плен к белогвардейцам, сидел на Мудьюге. Иногда дядя Коля доставал изо рта вставную пластинку с искусственными зубами и, показывал пугающе пустые десны: «Во. Все это Мудьюг съел».
— Интересное дело, — рассуждал Боря, — сколько людей загубили здесь в гражданскую англичане, а теперь вот — союзники, помогают нам.
— Что же ты от них хочешь? — вступил в разговор Петрович. — Это же капиталисты. Они сами фашистов боятся, вот и помогают. А нам нельзя от помощи, отказываться. Война!
Война… Раньше мы знали о ней только по книгам, кинофильмам и рассказам пожилых людей. В библиотеке мы в первую очередь спрашивали книги про гражданскую войну. Нашими любимыми были «Как закалялась сталь», «Школа», «Юнармия». Мы по нескольку раз смотрели кинофильмы «Красные дьяволята», «Чапаев», «Мы из Кронштадта», «Балтийцы»…
Когда в июне 1941 года фашисты напали на нашу страну, все были уверены, что через несколько месяцев враги будут разбиты. Но начало войны было совсем иным. Уходили на фронт отцы и братья, на многих приходили «похоронки». Все новые каменные школы были заняты под госпитали.
Конечно, нам, ребятам, хотелось попасть на фронт, но об этом даже мечтать было бесполезно: надо было по мере сил оказывать помощь фронту здесь, в тылу.
Мы ездили в колхозы — помогали заготовлять сено и убирать картошку, рыли бомбоубежища, вместе со взрослыми дежурили по вечерам около домов — в городе была введена светомаскировка.
Зима 1942 года в Архангельске была голодной. В течение нескольких месяцев на иждивенческие карточки отпускали всего по двести граммов хлеба. К мучительному, постоянному чувству голода никак нельзя было привыкнуть, о нем нельзя было забыть, разве что во сне…
В школе на уроках ребята с нетерпением ждали большой перемены, когда каждому выдавали хлебец весом в пятьдесят граммов и чайную ложечку сахарного песку. От постоянного недоедания ребята мерзли даже в теплых классах, у некоторых начали появляться признаки цинги, опухали ноги. В коридорах во время перемен не было обычного шума, беготни.
Недавнее мирное время казалось далеким, чуть ли не сказочным, с трудом верилось, что было оно, это золотое время!
Тем сильнее у всех была ненависть к фашистам.
Многие старшие школьники уходили на производство: они считали, что учиться в такое трудное время — непростительно, потому что фронту должны помотать все.
Нам, школьникам, учителя внушали, что хорошая учеба — лучшая помощь фронту, но это мало убеждало: хотелось помогать делом. Вот почему, когда объявили набор в экспедицию, оказалось так много желающих. Конечно, привлекала и романтичность путешествия: Архангельск — портовый город и о дальних странствиях мечтает, наверное, каждый архангельский мальчишка.
…Солнце уже стало опускаться за горизонт, когда с нами поравнялся большой и красивый пассажирский пароход, он шел к Архангельску. Но что это, почему не видно взрослых пассажиров? Почему на палубе одни дети? Они облепили полубак, надстройки, махали нам руками, шапками, платками, пионерскими галстуками, они скандировали:
— При-вет! При-вет! При-вет Архангельску!
— Из Мурманска детей эвакуируют, — сообщил начальник экспедиции.
И тогда мы начали махать им в ответ и тоже стали скандировать:
— При-вет! При-вет! При-вет мур-ман-чанам!
Нам хотелось подбодрить мурманчан, испытавших всю тяжесть фашистских бомбежек, хотелось сказать им: «Не робейте, ребята! Вас встретят как родных».