— Трудно не согласиться. Только, пожалуйста, на сегодня хватит. Можно так еще сколько угодно переливать из пустого в порожнее, и с места не сдвинуться. — Он погасил фонарь. — Постарайся поспать. Мы и так уже потеряли день.
— Будем надеяться, — произнесла в темноте Камилла, — что насчет бурана Хедер ошиблась.
Мак–Аран промолчал. «Может, мне послышалось? — думал он, — может, она сказала не „буран“, а просто „погода“? Может, здешний безумный климат как–то связан со всем, что случилось?». Снова у него появилось жутковатое, едва ли не болезненное ощущение, что он как никогда близок к разгадке, а та неуловимо ускользает — но Рэйф смертельно устал и, не переставая слепо нашаривать ускользнувший–таки ответ, провалился в сон.
5
Целый час они тщетно бродили по лесу, выкрикивая: «Марко! Марко!», и в конце концов нашли Забала — уже окоченевшего, вытянувшегося, как струна, у сероватых корней неизвестного дерева. Легкий снег присыпал его тонким саваном, невесомым слоем не толще четверти дюйма; а рядом с ним на коленях застыла Джудит Ловат, недвижная и мертвенно–белая за пеленой неторопливо кружащих в воздухе снежинок. В первое мгновение у них мелькнула ужасная мысль, что и Джудит тоже мертва.
Но тут она шевельнулась, подняла на них затуманенный взгляд — и к ней бросилась Хедер, укутала плечи теплым покрывалом, стала что–то шептать на ухо, пытаясь привлечь внимание. Но за все время, что Юэн и Мак–Леод тащили Марко назад, к поляне, Джудит не проронила ни слова, и Хедер пришлось направлять ее шаги, словно бы та была одурманена или в трансе.
И пока маленькая скорбная процессия петляла между деревьями сквозь мельтешащий снег, Хедер казалось — или, правильней сказать, грезилось — что в голове у нее по–прежнему вихрятся чужие мысли; беспросветное отчаяние Юэна: «Хорошенький же я врач, валяю дурака, а тем временем пациент у меня на глазах впадает в буйное помешательство, сбегает и умирает…» Конфуз и смятение Мак–Леода, странным образом переплетающиеся с ее собственной фантазией, старой сказкой о лесном народце, что запомнилась ей с детства… «не должно герою брать женщину или жену из рода человеческого или эльфийского, и соткали для него женщину из цветов… это меня, соткали из цветов…»
Оказавшись в палатке, Юэн опустился на корточки и недвижно замер, буравя взглядом оранжевый шелк. Джудит же продолжала пребывать в трансе.
— Юэн! — тряхнула его за плечо Хедер. — Марко уже ничем не поможешь, но Джудит–то жива! Пойди, посмотри, может, у тебя получится вывести ее из ступора.
Устало подволакивая ногу («Господи, — промелькнуло в голове у Хедер, — такое впечатление, что черные мысли так и роятся вокруг него»), Юэн склонился над Джудит, посчитал пульс, выслушал стетоскопом.
— Джуди, — негромко произнес он, посветив ей в глаза маленьким фонариком, — это вы уложили Марко так, как мы нашли его?
— Нет, — прошептала она, — не я. Это был один из Прекрасных. Сначала мне показалось, что это женщина… пение, словно птичье… и глаза… его глаза…
— Она все еще бредит, — отрывисто произнес Юэн и, безнадежно махнув рукой, повернулся к Хедер. — Приготовь ей поесть — и, главное, заставь хоть что–нибудь проглотить. Нам всем надо бы подкрепиться, и чем основательней, тем лучше — подозреваю, с сахаром крови у нас все не лучшим образом… и если бы только с сахаром крови.
— Как–то раз, — кривовато усмехнулся Мак–Леод, — я закинулся хорошей дозой альфианского эйфорического сока. Ощущение было очень похожее. Так что с нами все–таки случилось, Юэн? Вы врач, вам виднее.
— Бог свидетель, не имею ни малейшего представления, — отозвался Юэн. — Сначала я думал, что все дело во фруктах, но мы же принялись за них только после того. А воду мы берем из ручья вот уже три дня, и все было нормально. Да и в любом случае, ни Джуди, ни Марко к фруктам и не притрагивались.
Хедер вручила ему миску горячего супа и устроилась рядом с Джудит, попеременно то кормя ее с ложечки, то прикладываясь к собственной порции.
— Ума не приложу, с чего все началось, — произнес Мак–Леод. — Мне показалось… я не уверен, но было такое ощущение, словно… словно бы налетел порыв ледяного ветра, и меня затряс озноб… и я будто открылся, до самого дна. Тогда я и понял вдруг, что фрукты годятся в пищу, и попробовал один…
— Безрассудство, — пробормотал Юэн.
Но зоолог, все еще открытый чужим эмоциям, понимал, что на самом–то деле молодой доктор клянет себя за преступную халатность.
— Почему? — спросил Мак–Леод. — Фрукты ведь действительно годятся в пищу, иначе мы давно заболели бы.
— У меня не проходит ощущение, — нерешительно протянула Хедер, — что все дело в погоде. Что–то изменилось…