и ни вздоха, ни стона не исторгнуть из хладных губ.
Из трав морских соткан саван.
и арф погребальный напев слышен в унылом плеске.
К горлу у Мак–Арана подступил ком, а на глаза невольно навернулись слезы. «Плач плачем, — подумалось ему, — но они понимают, что жизнь продолжается. Шотландцы провели в изгнании столетия, тысячелетия. И это просто еще одно изгнание, чуть более дальнее, чем бывало обычно; и под новыми звездами они будут петь старые песни, откроют новые горы и новые моря…»
Выходя на воздух, он автоматически поднял капюшон; уже должен был накрапывать дождь. Но дождь не накрапывал.
9
Мак–Аран уже видел, к чему приводят на этой планете две подряд сухие и бесснежные ночи. Вот и теперь в садоводстве бушевало растительное безумие, а землю покрывал сплошной ковер — в основном, из крошечных оранжевых цветочков. Четыре луны вспыхивали ослепительной аркой поперек небосвода задолго до заката солнца и продолжали сиять после рассвета, заливая небесную сферу сиреневым мерцанием.
В лесах царила сушь, и обстановка была самой что ни на есть пожароопасной. Морэю пришло в голову установить на каждом холме в радиусе нескольких миль от вырубки по громоотводу на вершинах гигантских деревьев, Вряд ли это не допустило бы пожара в случае сильной грозы, но хоть чуть–чуть подстраховаться в любом случае не мешало.
А на высокогорье раскрывались огромные золотистые колокольчики, и ветер разносил по склонам сладковатый аромат пыльцы. В долинах же установилось безветрие.
Пока…
После того как целую неделю стояли лунные бесснежные ночи и необычно теплые дни, — необычно теплые по меркам этой планеты, а по сравнению с ней Норвегия показалась бы летним курортом, — Мак–Аран отправился к Морэю просить разрешения организовать еще одну экспедицию в предгорья. Не стоит, чувствовал он, пренебрегать такой редкой возможностью пополнить коллекцию геологических образцов — а заодно поискать пещеры, которые могут пригодиться как временное жилье при будущем освоении планеты. Под свой кабинет Морэй занял маленькую комнату в боковом крыле досугового центра; и пока Рафаэль ждал в коридоре, отворилась входная дверь, и появилась Хедер Стюарт.
— Ну, и как тебе эта погода? — поинтересовался Мак–Аран, следуя старой земной привычке: не знаешь, что сказать, говори о погоде. Что ж, на этой планете погода, и неизменно скверная — неисчерпаемая тема для беседы.
— Не нравится она тине, — очень серьезно ответила Хедер. — Все не могу забыть, что случилось с нами на высокогорье после нескольких ясных дней.
«И ты тоже?» — подумал Мак–Аран, но вслух запротестовал:
— Да ты что, Хедер, при чем тут может быть погода!
— Легочный вирус. В цветочной пыльце или в пыли. Рэйф, я же микробиолог — ты даже не представляешь себе, сколько всего может быть в нескольких кубических дюймах воздуха, воды или почвы. На разборе у главврача Камилла говорила, что последнее ее воспоминание перед тем, как она уже окончательно отъехала — это что она нюхала цветы; и я тоже помню сильный цветочный запах. — Она слабо улыбнулась. — Конечно, то, что я помню, вряд ли можно считать твердым фактом — и упаси меня Господи еще раз проверять методом проб и ошибок! Всего несколько дней назад, я окончательно удостоверилась, что не забеременела, и как подумаю, что все могло бы повториться… Нет, но какой ужас был для женщин жить, когда не придумали еще по–настоящему надежных контрацептивов! Долгие месяцы сомневаться и мучиться… — Ее передернуло. — Рэйф, а что Камилла? Она уже проверилась? Со мной она об этом не хочет разговаривать…
— Понятия не имею, — мрачно отозвался Мак–Аран. — Со мной она вообще не разговаривает.
Подвижное личико Хедер исказила испуганная гримаска.
— Ой, Рэйф, прости, пожалуйста! Мы были так рады за вас; и Юэн, и я надеялись… О, похоже, Морэй наконец освободился.
Распахнулась дверь, и вылетевший в коридор высокий рыжеволосый Аластэр чуть не сшиб Мак–Арана и Хедер с ног.
— Нет, Морэй — нет и еще раз нет! — обернувшись, выкрикнул он. — Мы отделяемся — вся наша коммуна! Сегодня же! Сейчас же!
— Коммуна эгоистов! — произнес, появляясь в дверях, Морэй. — Вы только и можете, что болтать про общее благо, но всякий раз получается, что вы желаете благ лишь для своей узкой группки, а не для всех людей, оказавшихся на этой планете. Вам не приходило в голову, что все мы, двести с лишним человек, поневоле составляем единую общность? Можно сказать, мы и есть человечество, мы и есть общество. А как же великое и могучее чувство ответственности перед ближним, приятель?