Вслед за дедом и благодаря ему еще в детстве я стал очень религиозным, гораздо больше, чем мои родители. Я пришел к выводу, что мой долг – служить Богу через Его заповеди и что недопустимы никакие отступления от них. Родители не очень понимали всю глубину моей приверженности до того дня, когда отец принес домой радио, первое в Вишнево. Волнуясь, он хотел показать моей матери, как оно работает, и включил его в субботу – день отдыха и созерцания, в который иудаизм запрещает определенные действия, в том числе те, что необходимы для включения радио. Я был в ярости. В порыве чрезмерной праведности я бросил приемник на землю, сломав его непоправимо, как будто от этого зависела судьба человечества. Я благодарен родителям, что меня простили.
Если меня не было ни дома ни в синагоге, значит, я пытался добраться до железнодорожного вокзала на попутной повозке, ведь оттуда люди начинали долгое путешествие, которое должно было привести их на нашу древнюю родину. Весь город соберется и станет шумно прощаться с соседями, и радость смешается с горечью расставания. А пока этот момент не настал, я наблюдал с восхищением за проводами и встречами, благоговейно разделяя чужую радость и печаль, но всегда возвращался домой с ноткой грусти, задаваясь вопросом, настанет ли когда-нибудь и моя очередь отправиться в путь.
Пришло время, и обстоятельства потребовали нашего отъезда. К началу 1930-х гг. бизнес моего отца был разрушен антисемитскими налогами, взимаемыми с еврейских предприятий. Оставшись ни с чем, он решил, что пора уходить. В 1932 г. он сам отправился в Подмандатную Палестину как первопроходец, желающий обосноваться и подготовиться к нашему прибытию. Минуло еще два долгих года – очень много для нетерпеливого ребенка, – пока он не прислал сообщение, что готов принять нас. Мне было одиннадцать лет, когда моя мама пришла к нам с Гиги и сказала, что пора собираться.
Мы погрузили пожитки на гужевую повозку и отправились на вокзал. Телега скрипела, неистово подскакивая на камнях и ухабах. Маме это не нравилось, но для нас с братом каждый удар был радостью – напоминанием о том, что великое приключение уже началось. Нас одели в толстые шерстяные куртки и тяжелые зимние ботинки, которые нам больше никогда не понадобятся.
Когда мы прибыли на станцию, там были десятки людей, желавших проводить нас добрыми пожеланиями и молитвами. Мой дедушка был среди них. Учитывая возраст и положение в общине, он решил остаться в Вишнево. Я знал: он единственный из моего родного города, кого мне будет не хватать в новой жизни. Я смотрел, как он прощается с мамой и братом на платформе, я ждал, пока он обратится ко мне, и не знал, что сказать. Большая фигура деда нависла надо мной, я поднял голову, увидел его густую бороду с проседью, а потом посмотрел ему в глаза. В них стояли слезы. Он положил руку мне на плечо, затем наклонился, чтобы встретиться со мной взглядом.
– Обещай мне одну вещь, – сказал он знакомым повелительным тоном.
– Что угодно, зейде[10]!
– Обещай, что ты всегда останешься евреем.
Жизнь моего дедушки закончилась в Вишнево. Через несколько лет после нашего отъезда нацисты вышли через лес на деревенскую площадь, они собрали евреев, которым предстояло встретить ужасную судьбу. Моего деда загнали в нашу скромную деревянную синагогу вместе с большей частью общины и заколотили двери. Не могу представить себе, какой ужас должны были испытать люди в тот момент, когда дым стал проникать сквозь щели, когда раздалось потрескивание, когда они поняли, что здание подожгли. Мне сказали, что, когда пламя разгорелось и охватило самое заветное место поклонения, дедушка надел молитвенный покров, тот самый, под которым я прятался в Йом Кипур, и пропел поминальную молитву – последний момент стоического достоинства, прежде чем огонь украл его слова, его дыхание и его жизнь вместе с жизнями всех остальных.
Оставшихся евреев собрали, дом за домом, вытащили из укрытий, вырвали из их жизни. Они вынуждены были наблюдать, как был разрушен штетл, словно торнадо пронеслось по скромному местечку, причинив максимальный ущерб. Они шли к вокзалу по обломкам былой жизни, между руинами, мимо огненной могилы. Тем же путем, которым я отправился на родину, их вели в лагеря смерти.