— Затем, в один прекрасный день, она достала робота, который, по всей видимости, был испорчен, потому что не понимал в точности, чего она хотела. «Проклятье!» — раздражённо выругалась она. И позвала гонца, чтобы тот показал роботу, как это делается. Он двигался слишком быстро и тяжело, а она любила медленно и легко. Поэтому гонец склонился к ней…
Очередная пауза, однако аудитория не возражала. Джимбо явно сомневался по поводу того, стоит ли раскрывать все подробности, нужны ли они для полноты темы, и как бы всё это лучше выразить словами — слушатели-то смешанные.
Флета тоже задумалась, но по другой причине. Джимбо рассказывал о роботе, которого вот так запросто использовали для секса; значит, на Протоне такое было в порядке вещей. И она состояла в отношениях с одним из роботов. Если Флета расскажет собственную историю — других она не знала, — не сочтёт ли её аудитория слишком унылой и обыкновенной? Ведь тогда её признают проигравшей. То, что казалось ей самым ярким и замечательным переживанием в жизни, здесь может не стоить и упоминания.
Если она проиграет в первом же раунде, её отправят на Моэбу, и Флета может никогда не вернуться в своё тело — и на Фазу. Но если победит, пройдёт ещё несколько дней до начала второго тура, и, возможно, к тому времени…
— Он склонился к ней, — повторил Джимбо, возобновляя свою историю. — Его сердце билось, как у подростка, поскольку он мечтал о теле гражданки и хотел только одного: быть с ней по-настоящему, чтобы она увидела в нём мужчину. Он знал о её равнодушии, понимал, что он удобен ей рядом только в качестве источника незначительных сведений, а теперь его используют, как прибор для демонстрации машине техники секса, но хотя бы на несколько минут вообразил себе, что происходит нечто большее.
— Его плоть коснулась её — легко, он нежно проник в неё, двигаясь именно в таком темпе, какой она предпочитала.
— Да, вот так, — сказала она роботу. — Продолжай в том же духе.
Робот кивнул. До него наконец-то дошло.
— Её лицо повернулось к гонцу, и он понял, что сейчас она скажет прекратить и слезть с неё, что его роль выполнена. Но пагубность запретной мечты завладела им, и неожиданно для себя он сорвался и продолжил так, как не должен был делать это робот. Её рот приоткрылся от изумления, она только начала сердиться, и он приник своими губами к её губам, и целовал её с такой страстью, что не выдержал и взорвался в оргазме.
— Затем, когда дурман страсти сошёл на нет, гонец понял, что натворил. Изнасиловал гражданку! С трудом поднявшись на ноги, он выбежал из комнаты, зная, что его жизнь под угрозой. Скрыться по-настоящему он даже не пытался, некуда было. Остановившись, он стал ждать последствий.
— Через час последовало приказание: явиться в кабинет гражданки. Гонец знал, что за ним пришлют робота — отвести в тюрьму. В течение одного лишь мига он потерял всё, ради чего трудился девять долгих лет. Он пошёл, но гражданка была там одна — такая милая в своём платье. «Я хочу передать сообщение для одного, — сказала она. — Если раб выходит за границы дозволенного, что делать гражданину?» Он знал, что она обращается к нему. «Приговорить его к смерти», — ответил гонец, не желая стыдиться ещё и трусости.
— Выражение её лица не изменилось. «А если больше его не в чем упрекнуть и он, вполне вероятно, просто поддался влиянию момента?» — уточнила она. На подобное благородство он даже не надеялся! «Уволить его», — отозвался гонец.
— Она отвернулась. «Что если огласка смутит гражданина?» — спросила она. В нём снова вспыхнула надежда! «Отправить его на Турнир. Без объяснений», — сказал он.
— Гражданка кивнула. «Спасибо», — поблагодарила она. Таким вот образом он и пополнил собой ряды участников Турнира, хотя никогда не отличался в Играх особым умом и сознава, что его быстро вышвырнут и депортируют с планеты. И всё же ему засчитали годы службы (увольнения ведь не последовало) и перед отлётом хорошо бы заплатили, заодно позволив сохранить и незапятнанную репутацию. Бывший гонец был действительно благодарен за подобный выход из положения, понимая, что его жизнь висела на волоске, и испытывал безграничное уважение к своей работодательнице. Но в мечтах у него по-прежнему хватало нахальства спрашивать себя: мог ли он каким-либо способом заслужить особый интерес к себе со стороны гражданки, чтобы она разделила его страсть? Может, она обратила бы на него внимание именно вследствие непокорства, которое так контрастировало с привычным гражданам потаканием всем её прихотям? Вдруг ей понравилась грубость как проявление мужской силы? Или же объяснять прощение насильника стоит её необычайной щедростью?