— О чем это он разззглагольствует? Жжжалуется, да? — не расслышали мухи.
А толстопузая снова коварно спрашивает:
— И что ножжжку жжжикнули, тожжже скажжжешь, хорошо?
— Ногу, — бодро заявил кузнечик, — я случайно вывихнул и отдал в починку. Пока ее ремонтируют, меня и положили в эту светлую и чистую палату, чтобы разные мухи-грязнухи не занесли в рану микробов.
— Разважжжничался, ужжас, какой чистюля!… — обиделись мухи, но все-таки поверили кузнечику и еще сильнее разжужжались от зависти. — Господи божжже, накажжжи его, ему все, а нам ничего? Кузззнечику — и палата зззагляденье, и ножжжку починят в одно мгновение… Не жжжелает разговаривать с нами, мухами! Обзззывает нас всех грязззнухами! Безззобразие!
Они уже хотели было заплевать стакан, но не успели — вся толпа вдруг поднялась и жужжа умчалась прочь: показался паук-крестовик. Услышав мушиный гомон и жужжание, он опустился с потолка на длинной паутинке до самого стакана.
Долго молча разглядывал паук кузнечика и о чем-то думал, но так ничего и не придумал. А кузнечик как ни в чем не бывало вытащил свою скрипочку и заиграл польку.
— Шшто это вы тут расшшумелись? — спросил наконец паук. — По какому такому сслучаю вашша музыка?
— А у меня праздник! — любезно объяснил кузнечик. — За большие заслуги в области музыкального искусства мне присвоили почетное звание заслуженного музыканта и подарили этот прозрачный концертный зал с прекрасной сценой. Как же не отпраздновать!
— Вот оно шшто… Вот оно шшто… — повторял растерянный паук. — А поччему не уччассштвует в пражжднике вашша правая ножжка?
— Видите ли, — улыбнулся кузнечик, — когда я получал такую высокую награду, меня пришли поздравлять толпы любителей музыки и так горячо, так сердечно пожимали мне правую ножку, что она даже заболела. Теперь она лечится в больнице и скоро снова будет прекрасно мне служить.
— Вот шшто… Вот шшто… — приподнимался и вновь приседал на своих ногах-ходулях крестовик. — Вот оно шшто! Я, пошшалуй, тоше дал бы вшем пошшимать ношшку, да что там — две ноги, три ноги, ешли бы мне пришвоили пошшетное швание шашлушенного ткачча!… Но никто не пришваивает, никто не обращщает внимания на мой тяшшкий труд, никто его не ценит!…
И огорченный паук снова забрался по паутинке под потолок и ворча принялся плести свою сеть.
Кузнечик остался один, но опять ненадолго — на подоконник села бабочка капустница. Увидев изувеченного и накрытого стаканом кузнечика, она даже ахнула от ужаса.
— Ах! Ох!… — И, чтобы не видеть страшной картины, прикрыла глаза носовым платочком. — Это ужасно, это чудовищно!… Какое непоправимое горе, ах, ох!…
— А что случилось? — притворился удивленным кузнечик. — Чего это ты так стонешь, уж не заболела ли? Гляди-ка, пожелтела, и на крыльях черные пятнышки. Что с тобой?
— Что? Я пожелтела?… Неужели?… Ах… Да-да, в самом деле пожелтела! Видимо, у меня начинается желтуха, ах, ох!…
— И выглядишь скверно. Ну просто совсем измученная, — снова пошутил кузнечик.
Но капустница не понимала шуток и ужасно расстроилась: еще бы, ее драгоценное здоровье под угрозой!
— Совсем измученная?… Неужели?… — перепугалась она. — Да, да, я и сама чувствую, что совершенно измоталась. Капуста с дустом совсем меня доконала! Разве это пища? Бедная я, несчастная, наверное, у меня цирроз и малокровие. Полечу-ка скорее к себе, лягу и приму лекарство, ах, ох!… И почему мне так не везет, почему все беды на мою несчастную голову! — Она снова прижала к глазам носовой платочек. — Прости, некогда мне разводить тут с тобой тары-бары, надо немедленно искать доктора.
Ахая и охая, бабочка улетела, а кузнечик печально покачал головой: ну и ну, как не умеют эти пауки и бабочки радоваться тому, что у них есть, ценить свободу и здоровье. Он взглянул за окно. Низко, над самой землей пролетела ласточка; фыркая и тряся красными бородами, ссорились между собой индюки, а по белой оконной раме бежала сороконожка — так и мелькали ее быстрые ножки. Увидев охромевшего кузнечика, сороконожка замерла как вкопанная и, не веря своим глазам, покачала головкой.
Кузнечик, продолжая печально улыбаться, смотрел на ее ножки — здоровые, быстрые, бессчетные — и вдруг почувствовал, что больше не может притворяться веселым и бодрым, что слезы вот-вот польются у него из глаз. О, как несправедлива ты, мать-природа, горько думал кузнечик, одним даешь сорок ножек, а другим так мало, что, потеряв одну, становишься инвалидом…
Сороконожка все еще стояла и смотрела на кузнечика мудрыми проницательными глазками. Она поняла, что творится в его сердце.