Если в какой-то момент утратишь почву под ногами и повиснешь
в состоянии невесомости, не паникуй. Попытайся сохранить
спокойствие и ожидай меня. Такое явление будет иметь совершенно
естественный характер, и его следует ожидать. Объясню все после
возвращения.
Нэт Порейра
Человеком я был лишь в той степени, в которой мог быть уверенным, что являюсь продолжением во времени статуи за рулем мчащегося по улице "ога". Но автомобиль двигался со скоростью сто сорок километров в час, от шахты же его отделяло всего сто двадцать метров. Вот уже девять часов, в течение которых автомобиль неустанно приближался к толпе статуй, меня мучили эти два числа. Во время своего последнего путешествия я не заметил, чтобы мой окаменевший двойник отпускал педаль газа - совсем даже наоборот: мне показалось, что он жал на нее даже сильнее. Если же он не намеревался останавливаться возле шахты, если не спустился вниз перед катастрофой, это бы значило...
Лично я предпочитал этого не представлять. С бешено колотящимся сердцем я погрузился в холодную ртуть. В моих глазах застыла фигурка свернувшейся калачиком Ины. И этот образ я унес с собой на дно окаменевшей бездны.
17. УРАВНЕНИЕ ТРАЕКТОРИИ
До шестой шахты я добрался в половину двенадцатого - ровно через три секунды, которые истекли в городе с момента первой встречи со своим окаменевшим двойником. Автомобиль сейчас должен был проезжать мимо шахты, это в том случае, если бы он двигался с неизменной скоростью - и как раз этого я боялся, поскольку надежда, что я являюсь человеком, в этом случае не имела бы под собой никаких оснований. Только возле станции мог я окончательно узнать, кто же я на самом деле: то ли верная копия, изготовленная по образцу того самого мужчины, который все же остался в городе, чтобы погибнуть в нем через пять минут во время всеобщей катастрофы, или же - во что я верил в течение всех этих девяти часов - человек, который вышел из автомобиля возле шахты и спустился на лифте в глубину, чтобы теперь быть мной самим.
По дороге меня снова охватили сомнения: я пришел к выводу, что если бы водитель "ога" собирался остановиться возле главного входа, он бы начал торможение значительно раньше. Меня беспокоила величина скорости машины в сопоставлении с близостью цели; если бы статуя нажала на тормоз сразу же после нашей встречи, то есть, уже в четырнадцать тридцать, тогда, после крайне резкого и опасного торможения, всю предыдущую скорость он растратил бы в течение шести секунд на пути ста двадцати метров и остановился бы у шахты утром следующего дня, где-то в половине девятого. Только ведь стопы статуи не меняли своего положения.
Я проплыл над группой высоких домов и завис у края последней крыши, откуда одним взглядом мог охватить всю застывшую внизу улицу. Я прорезал ее широким лучом из своего излучателя. Белого автомобиля нигде внизу не было видно. Увидел я его, только опустившись ниже: машина стояла у самой шахты, невидимая сверху, поскольку ее заслонял широкий навес, прикрывавший большую часть тротуара. Автомобиль был припаркован на плитах возле одной из колонн; водитель же поднимался со своего места.
Из моей груди вырвался вздох облегчения. Я был настолько осчастливлен удачным ходом событий, что в этот момент и не допустил бы до себя никаких иных мыслей кроме чего-то вроде триумфа: реальность оказывалась сильнее всяческих вычислений и расчетов, что мучили меня по дороге; статуя собиралась покинуть автомобиль, у меня же самого была необычная оказия присмотреться к себе самому на замедленном пути к эскалатору; наново пробудилась во мне надежда, что, возможно, какая-нибудь замеченная сейчас подробность или мелочь вернет мне память событий девятимесячной давности. Я подплыл поближе.
Потрясение было тем сильнее, что ему предшествовало глубочайшее облегчение. Хотя в долю секунды вид прошил мой разум холодом полнейшего понимания, я все так же не доверял собственным глазам. Издали все это выглядело совершенно по-иному: как будто бы статуя вставала с места самостоятельно. И правда... она поднималась с сидения... можно было поклясться, что ее медленное, плавное движение противоречит принципам поведения всех остальных статуй. Я глядел в это застывшее лицо - свое собственное, пускай и моложе на девять месяцев - в лицо, искаженное каким-то непонятным спазмом, то ли боли, то ли смеха, но, возможно, искаженное неожиданным испугом, уже осознанным, но который еще не успел развиться до конца. Я глядел на него со все возраставшим остолбенением, и сам не заметил, как очнулся над спидометром. Стрелка застыла на самом конце циферблата, на указателе "сто сорок пять километров в час".
Автомобиль разбивался о колонну. Долю секунды назад - измеренной в его мире - автомобиль съехал с мостовой, завернул на тротуар и, еще до того, как водитель мог мигнуть, столкнулся с массивной помехой. И столкнулся он с ней на полном ходу, с той же бешенной скоростью, на которой мчался по опустевшей улице в чудовищном ореоле подвешенного над городом шара. Гонка была безумной, но ведь в каких обстоятельствах она происходила! Я обнаружил след револьверной пули, которая пробила правую переднюю шину. Воздуха там не оставалось нисколечки. Можно было догадаться, что это и стало основной причиной катастрофы. Колеса вращались необыкновенно медленно, но поступательное движение автомобиля все равно можно было заметит; вскоре можно было сказать точно, что его скорость - в пересчете на мое собственное время - составляла четыре миллиметра в секунду.
Образ уничтожения дополнился по истечению следующей минуты. Сила инерции выбрасывала водителя вперед - над раздавливаемым капотом открытого автомобиля, я же никаким образом не мог противодействовать этому. Задние колеса уже утратили контакт с мостовой: как в замедленном кинофильме они поднимались вверх. Спрессованная передняя часть двигателя глубоко вгрызлась в бетон и в глубокой тишине, изредка прерываемой басами преобразованных ультразвуков, сантиметр за сантиметров влипалась в основание колонны; металлические листы капота набухали и разлезались во все стороны, свертываясь по бокам с такой легкостью, словно это были лепестки сливочного масла. Фрагмент шасси лопнул окончательно.
Продолжая наблюдать эту чудовищную сцену, скорее всего, уже окончательно безнадежную, несмотря на неприятное осознание напрасности предыдущего опыта, я пытался найти какой-то шанс на спасение. Одновременно я удерживал в памяти гигантскую массу всех тел в городе и, в то же самое время, их необычную мягкость, равно как не забывал о коварстве физических условий, которые мою гигантскую мощь и скорость, которыми я располагал в сопоставлении со статуями, делали практически бесполезными. И все это происходило в тот момент, когда речь шла о спасении именно этого человека, когда я до конца осознал, что означает для меня его жизнь.
Мне удалось сохранить хладнокровие. В связи с тем, что, скорее всего, центр тяжести автомобиля и центр колонны, находились точно на прямой, определявшей вектор скорости, сам автомобиль должен был остановиться, преодолев около метра, поскольку приблизительно такое расстояние отделяло передний бампер от рулевого колеса. Зато выброшенная из водительского кресла статуя, которая уже плыла в воздухе над ветровым стеклом, достаточно медленно, чтобы мне удалось отмерить на колонне будущее место, в котором разобьется ее голова, все так же двигалась со скоростью сорока метров в секунду в своем мире, не медленнее - понятное дело - чем она мчалась ранее со своим автомобилем. И по-другому быть не могло, раз статуя до сих пор не столкнулась с какой-либо помехой, которая бы уменьшила ее импульс. В этом последнем заключении таилось нечто чудовищное, которое насмехалось и издевалось надо мной: да, я был в состоянии не допустить столкновения, не допустить контакта статуи с колонной, но для этого мне было необходимо изо всех сил толкать ее восьмисоттонную массу в противоположную сторону до тех пор, пока тело не разможжилось бы на мне - одним словом, я мог спасти ее от неизбежной смерти, ожидавшей ее несколько далее, убивая своего двойника своими каменными руками на пару мгновений ранее. Один раз я уже совершил подобное в камере скелетов, так что подобное можно было сотворить еще раз: разогнать или остановить столь огромную массу - но там я толкал железный предмет, не думая про его деформацию; здесь же навстречу с преградой, укрепленной своей гигантской инерцией, летел студень. Даже на первый взгляд невинное искривление головы статуи тут же привело бы к сотрясению мозга, следовательно - чудовищный нокаут, не считая иных тяжких повреждений.