Я свернул в правый коридор. Ведя рукой по шершавой поверхности стенки, раз за разом я встречал очередные дверные коробки, довольно редко не покрытые скользкой, местами сильно набухшей скорлупой. Чаще всего двери были тщательно закрыты. Длинный ряд их шел как по одной, так и по другой стороне коридора. Изнутри же тех помещений, двери которых были сорваны с петель и брошены на средину коридора, выпирали выпуклые словно бока цистерны, но при этом полопавшиеся массы застывшего вещества.
Неожиданно я ударился головой в острый край и услыхал протяжный, пискливо вибрирующий скрип. Я пошатнулся и для того, чтобы удержать равновесие, сделал несколько шагов, заскочив при этом через открытую дверь в какую-то не занятую магмой квартиру. Я тут же вернулся, чтобы закрыть за собой эту слегка покачивающуюся на петлях дверь. В момент исполнения этого совершенно бестолкового в данном месте действия, выполняемым исключительно по привычке, второй рукой я оперся о стенку и тут же увидал перед собой белую плоскость и медленно проявляющийся на ней образ электрического выключателя, на котором уже лежала нажимающая на него моя ладонь. Я резко оглянулся и тут же выключил свет.
В течение нескольких долгих минут, в абсолютной тишине, расплющившись спиною по стенке, я анализировал запечатленную сетчаткой глаз и зафиксированной мозгом картины. Чем дольше я убеждал себя в мыслях, что следует немедленно отсюда убираться, тем сильнее крепла во мне уверенность, что не покину этого места, пока не узнаю его тайну. В конце концов я зажег свет еще раз. Теперь меня ослепило не так сильно, хотя понадобилось какое-то время, чтобы пораженные излишне резким светом, слишком расширенные зрачки смогли приспособиться к внезапно изменившимся условиям.
Я находился в низкой, заставленном самой различной мебелью комнатке, имеющей форму вытянутого прямоугольника. Если бы не шикарный интерьер, тогда - принимая во внимание царящую здесь тесноту, а прежде всего, две пары теснившихся под стенкой двухэтажных кроватей, своим способом подвески напомнивших нары - я подумал бы, что попал в тюремную камеру. В глубине, за широко раскрытой на противоположной стене дверью, блестели голубой глазурью кафельные плитки, частично прикрытые снежно-белой ванной. Из нее на меня глядела лежавшая в ванне женщина. Мне был виден фрагмент ее обнаженных плеч и голова со смоченными волосами, прилегавшими к голове столь плотно, как будто их хозяйка, только что промыла их, погрузившись в заполненную водой ванну. В первый раз, когда я глядел в ту сторону, прикрывая глаза перед чудовищным ударом разрывающего зрачки света, все подробности увиденной мною в ванне сцены: поднятая и указующая на меня рука женщины, незначительная гримаса ее готовящегося закричать или же только произнести более спокойное замечание рта - представились мне абсолютно естественной реакцией, инстинктивным поведением раздражения или даже гнева купальщицы, которая чуть раньше могла услыхать мои шаги и скрип двери, но теперь ее все-таки застали врасплох. Сейчас же, присматриваясь к ней длительное время, у меня родилось странное чувство, будто время это было остановлено на бегу и продолжено в бесконечность. Если бы не реализм перспективы, красок и форм, можно было бы посчитать, будто я нахожусь перед стереоскопическим, растянутым на огромный экран изображением, проецируемым на него единственным, застрявшим в аппарате кадром фильма, перфорация которого застряла в зубчатых барабанах, одновременно с нажатием на выключатель показавшим мне последний фрагмент действия, неожиданно прерванного в момент зажигания света. Охватив взглядом внутренности всей комнаты, я заметил съежившуюся на краю кровати фигуру мужчины, занятого снятием туфли, а дальше, под стенкой, еще одну окаменевшую как и предыдущие две - фигурку склонившегося над игрушкой ребенка.
В этой необычайной картине присутствовала некая неуловимая особенность, которая, без какой-либо рациональной мысли заставляла меня предположить, что как только я выключу свет и выйду в коридор - действие, прерванное моим неожиданным вторжением, продолжилось бы, ее герои, замороженные светом, ожили бы, продолжая ненадолго прерванные занятия. Сейчас же я застыл в той, что и они волшебной недвижности, как будто та же самая немочь зажала меня своими тисками, и только лишь благодаря сверхчеловеческому усилию воли я смог сделать несколько шагов вперед, из-за чего - уже с другого места увидал сразу две новые вещи.
С потолка и до самого пола под резким углом - словно слегка поморщенная наклонная плоскость - была переброшена через три четверти помещения почти что абсолютно прозрачная пленка. Я отошел в сторону: нежные полосы отблесков затрепетали радугой преломленного света, наложились друг на друга, разошлись при переходе через тончайший слой зеленоватой тени и вновь разлились широкими, стекающими в мою сторону по всей глади серебряными лужицами. С этого места после незначительного шевеления головой, ползущие, еще более чем перед тем туманные рефлексы моментально поднялись к потолку, чтобы тут же возвратиться и еще раз подтвердить наличие отсутствующей, казалось бы, поверхности, когда я совершенно незначительно переместился в сторону. Правая стена комнаты приблизительно до половины своей высоты была покрыта различной величины прямоугольниками, которые на самом деле были плотно прилаженными к отверстиям дверками скрытых в стене шкафчиков. Грань предполагаемой прозрачной поверхности пересекала их наискось сверху вниз, разделяя сену на две неравные части. Все дверки, находящиеся на большей и отдаленной от меня части, были закрыты и не тронуты, те же, что располагались на стенке перед блестевшей то тут, то там пленкой, имели самый жалкий вид. Лишь некоторые, вскрытые без использования силы, висели на петлях - все остальные лишились рамок или самих дверок. Чуть ниже валялась куча вываленных из ящиков мелочей, содержимое опорожненных ящиков шелестело под ногами.
Я положил руку на загораживающую мне дорогу прозрачную поверхность. Она была такой же твердой и скользкой, как застывшие склоны возвышений в коридоре. Направляясь к выходу, я пнул ногой в переложенную отдельными бумажными листками стопку книжек. Из средины выскочила и упала на пол толстая тетрадь. Я взял ее в руки. Четкие, написанные от руки слова заставили меня прочитать несколько строк. Потом я закрыл тетрадь и скользнул взглядом по плененной в ванной комнате женщине. Ничего нового я не увидал: то же самое положение влажных, слегка приоткрытых губ, сейчас напоминающее застылость перед поцелуем, чем реакцию на какое-то потрясение; тот же самый слегка побледневший лоб, на котором застыло заблудившееся пятнышко тени; те же самые лишь на первый взгляд устремленные на меня глаза, оживленные тем же самым, что и ранее блеском.
Я спешно пролистал тетрадку до самого конца. Затем, уже намного внимательнее, начал перелистывать страницы в обратной последовательности. То тут, то там на глаза попадались фрагменты предложений, которые возбудили мое любопытство. Под датой четвертого июня я полностью прочитал такую запись:
Убежище, 4 VI 92.
Все пережитое за последние несколько часов кажется мне кошмарным сном. Нервы мои сдают почти совершенно, и даже не знаю, откуда берутся силы, чтобы еще писать.
Ночью меня разбудил крик Марка. Еще сквозь сон я слыхала, как он сбежал по лестнице и ворвался ко мне в комнату. Он был крайне взволнован. А вел себя так, будто нажрался как свинья. Я не могла понять, что ему нужно, тем более, что толком даже не успела проснуться. Когда я открывала глаза, то первая моя мысль была - пожар. Только никакой это был не пожар. Я огляделась по сторонам. Предметы отбрасывали странные, темно-синие тени; вся комната была залита вливавшимся через окно мертвенным синим светом. Вначале меня успокоило робкое предположение: это только луна. Марк стоял у окна и молча пялился в небо, затем он нетерпеливо призвал меня к себе. Мой взгляд сразу же был прикован к крышам домов с противоположной стороны улицы. Стекающее сверху сияние был намного сильнее лунного блеска. Крыши отражали его словно покрытые серебряным инеем зеркала. Тогда я объяснила сама себе, что иллюминация за окном это всего лишь кульминационный момент какого-то не объявленного вчера торжества или гуляния. Сидя на оконном парапете, я пыталась определить, где же этот источник света находится. Он висел где-то очень высоко, казалось, что прямо над нашими головами. Его заслоняла верхняя часть нашего дома, из-за которой проглядывала лишь светло-фиолетовая, с розовыми прожилками на краях сияющая корона. По стенам расположенных напротив домов стекали попеременно то серые, то грязно-синие полосы. Прямоугольники окон были до краев залиты стылым темным пурпуром. Каждый выступ стены, каждая неровность на их поверхности были подчеркнуты смолистой чертой абсолютно черной тени. Время от времени сверху катились кратковременные порции сияния. Это напоминало работу гигантской фотографической лампы-вспышки. В такие моменты приходилось даже прикрывать глаза, потому что в этом световом заливе дома превращались в неподвижные глыбы из отполированного алюминия.