– Я знаю те, что видны невооруженным глазом, мадам.
– И все о них знаешь – когда они восходят, в какое время года видны и прочее?
– Да, мадам Глэдис. Доктор Фастальф однажды попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы они были у него под рукой и не требовалось бы обращаться к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее получать их от меня, а не от компьютера, но не объяснил, зачем они ему нужны.
Глэдис подняла руку и сделала соответствующий жест. Дом тут же осветился.
В мягком свете, дошедшем теперь до нее, она бессознательно отметила несколько темных фигур роботов, но не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда находились вблизи человека – как для оказания услуг, так и для безопасности.
Глэдис в последний раз мельком взглянула в небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже, если бы она и могла увидеть солнце этого погибшего теперь мира – что это дало бы ей? С таким же успехом можно было выбрать наугад любую звезду и считать, что это солнце Солярии. Ее внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Она снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его, придя в дом доктора Фастальфа. Конечно, он подвергался исправлениям. Она это знала, но старалась не думать об этом. Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты хвастались своим железным здоровьем и долгой жизнью – от трех до четырех столетий – но они не были полностью иммунны к возрастным изменениям. В одно бедро Глэдис была вставлена титаново-силиконовая трубка; большой палец левой руки был целиком искусственным, хотя этого нельзя было заметить без тщательной ультратомографии; даже некоторые нервы были заново подтянуты.
Такое могло быть у любого космонита ее возраста в любом из пятидесяти Внешних Миров, нет, на сорока девяти, поскольку Солярия более не учитывалась.
Однако упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Это было в медицинских записях, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но эти записи никогда и никому не передавались.
Хирурги, доходы которых были даже выше, чем у самого Председателя, оплачивались так хорошо частично и потому, что они были практически изгнаны из светского общества.
Потому что они ЗНАЛИ.
Все это было частью космонитского стремления к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдис не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трехмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались бы красным на зеленом поле пространства природного, эти красные точки она видела бы даже издали. Так ей казалось.
Однако мозг ее был цел и нетронут, и, пока это так, ОНА цела и нетронута, что бы не произошло с остальным ее телом.
Ее мысли снова вернулись к Дэниелу. Хотя она знала его два столетия, он стал принадлежать ей в последний год. Когда Фастальф умирал, он, по обычаю, завещал все городу, но две вещи оставил Глэдис (не считая того, что официально ввел ее во владение домом, в котором она жила, с его роботами, прочим имуществом и земельным участком).
Одной из двух вещей был Дэниел.
Глэдис спросила его:
– Ты помнишь все, что было в течение двух столетий?
– Думаю, что да, мадам Глэдис. Если бы я что-то забыл, я бы этого не знал, потому что это требовалось забыть.
– Я не об этом. Ты, скажем, прекрасно помнишь, что знал то-то или то-то, и вот в данный момент забыл.
– Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, это всегда будет к моим услугам, когда понадобится.
– Отличное восстановление.
– Обычное, мадам. Так я сконструирован.
– И это надолго?
– Не понял, мадам.
– Я имею в виду – долго ли продержится твой мозг. Собрав воспоминания за два столетия, сколько он еще может собрать?
– Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.
– Может быть, но до тех пор, пока вдруг не обнаружишь, что больше не можешь запоминать.
Дэниел задумался.
– Такое возможно, мадам.
– Ты знаешь, Дэниел, что не все воспоминания одинаково важны?
– Я не могу судить об этом.
– Другие могут. Твой мозг можно очистить, Дэниел, а затем снова наполнить важными воспоминаниями, скажем, процентов десять от всего, что было. Тогда тебя хватит на столетия больше. А с последующими чистками ты мог бы идти вперед бесконечно. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за деньгами. Ты бы оценил это.