Роботы и Империя [др. перевод]

– Ты хочешь сказать, что у доктора Мандамуса есть совесть?

– Что это: совесть?

– Это слово иногда употребляют люди. Как я понял, оно приложимо к людям, которые твердо придерживаются правил поведения, заставляющих их действовать вопреки их личным сиюминутным интересам. Если доктор Мандамус чувствовал, что не может позволить себе унизить тех, с кем он хотя бы отдаленно связан, я считаю, что он человек совестливый. Я много думал о таких вещах, друг Дэниел, поскольку они предполагают наличие у людей законов, управляющих их поведением хотя бы в некоторых случаях.

– Ты можешь сказать, что доктор Мандамус в самом деле совестливый?

– Из наблюдений над его эмоциями? Нет, я не следил за чем-то таким, но если твой анализ правилен, то совесть у него должна быть. Но с другой стороны, если мы допустим, что он человек совестливый, то можем в наших прежних рассуждениях прийти к другому выводу. Если доктор Мандамус думал, что у него есть предки-земляне в пределах двух столетий, он мог думать, что он подсознательно тянется в первые ряды пытающихся подавить Землю, чтобы освободить себя от клейма происхождения. Если же у него нет земных предков, ему не обязательно втягиваться в действия против Земли, и его совесть может уговорить его оставить Землю в покое.

– Нет, – сказал Дэниел, – это не соответствует фактам. Если бы он решил не предпринимать насильственных действий против Земли, он не имел бы возможности удовлетворить доктора Амадейро и добиться продвижения. Принимая во внимание его честолюбивую натуру, нельзя предположить, чтобы у него было то чувство триумфа, которое ты так ясно заметил.

– Понятно. Значит, мы должны сделать заключение, что у доктора Мандамуса есть способ подавить Землю?

– Да. А если так, значит, кризис, предсказанный партнером Илией, отнюдь не миновал, а существует сейчас.

Жискар сказал задумчиво:

– Но мы не ответили на ключевой вопрос: какова природа этого кризиса? Чем он опасен? Можешь ты это вычислить?

– Не могу, друг Жискар. Я шел так далеко, как мог. Партнер Илия, будь он жив, пошел бы дальше, но я не могу. Тут я полагаюсь на тебя.

– В каком смысле?

– Ты можешь изучить мозг доктора Мандамуса, а я не могу, и никто другой не может. Ты можешь обнаружить природу кризиса.

– Боюсь, что не могу, друг Дэниел. Если бы я длительное время жил рядом с человеком, как жил с доктором Фастальфом, а потом с мадам Глэдис, я мог бы постепенно расширить, раскрыть слои мозга, один за одним, развязать замысловатый узел по одной нитке зараз и узнать многое, не повредив мозгу. Изучение мозга доктора Мандамуса за одну короткую встречу, даже за сотню таких встреч, почти ничего не дает. Эмоции читаются легко, а мысли – нет. Если же я поспешу, усилю процесс, я наверняка нанесу вред, а я этого не могу.

– Но ведь от этого может зависеть судьба миллиардов на Земле и в Галактике.

– МОЖЕТ. Но это предположение, а вред человеку – факт. Возможно, что только один доктор Мандамус знает природу кризиса и может разрешить его: ведь он не мог бы использовать это знание для нажима на доктора Амадейро, если бы тот был способен узнать это из другого источника.

– Да, это вполне возможно.

– В этом случае нет надобности знать природу кризиса. Если бы доктора Мандамуса удалось удержать от передачи этого доктору Амадейро или кому-нибудь другому, кризис не распространится.

– Кто-то другой может обнаружить то, что знает доктор Мандамус.

– Конечно. Но мы не знаем, когда это будет. Очень вероятно, что у нас будет время узнать больше и лучше подготовиться играть полезную роль. Удержать доктора Мандамуса можно либо сильной порчей его мозга, либо прямым убийством. Способностью повредить его мозг обладаю только я, но я не могу этого сделать. А отнять у него жизнь не может никто из нас. Ты МОГ бы?

Дэниел прошептал после паузы:

– Ты знаешь, что нет.

– Даже если от этого зависит будущее землян?

Они молча посмотрели друг на друга. На их лицах ничего не отражалось, но вокруг них как бы сгустилась атмосфера отчаяния и безысходности.

IV. Другой потомок

15