Айзек Азимов
Роботы и империя
Часть первая
Аврора
I. Потомок
Глэдис проверила, не слишком ли отсырел шезлонг на лужайке, и села. Одно прикосновение к кнопке установило шезлонг в положение, чтобы можно было полулежать, другое включило диамагнитное поле, дающее ей, как всегда, полную расслабленность. И понятно почему: она в буквальном смысле слова парила в сантиметре от кресла.
Была теплая ночь, благоухающая, звездная, одна из лучших на Авроре.
С неожиданной грустью она изучала множество искр, испятнавших небо. Все они стали ярче, потому что она приказала приглушить освещение дома.
Почему, думала она, она никогда не интересовалась названиями звезд и никогда не рассматривала их за все двести тридцать лет своей жизни. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, и в первые три с половиной десятилетия своей жизни она называла эту звезду просто солнцем.
Когда-то Глэдис называли Глэдис с Солярии. Это было два столетия назад, когда она приехала на Аврору, и это означало не слишком дружественную манеру отметить ее чужеземное происхождение. Месяц назад была двухсотлетняя годовщина ее прибытия, но она обратила мало внимания на это событие, потому что ей не хотелось вспоминать о тех днях. А еще раньше она была Глэдис Дельмар.
Она недовольно шевельнулась. Она почти забыла это первоначальное имя – то ли потому, что это было так давно, то ли она просто старалась забыть.
Все эти годы она не сожалела о Солярии, не скучала по ней.
А сейчас?
Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия пропала, стала историческим воспоминанием, а она, Глэдис, все еще живет. Не потому ли она скучала по планете?
Она сдвинула брови. Нет, еще не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться туда. Это просто странное сожаление о чем-то, что составляло часть ее, хотя и неприятную, а теперь ушло.
Солярия! Последний из Внешних Миров, заселенный и ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии, он должен был умереть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и так далее?
Печаль Глэдис усилилась. Кое-кто думал, что это действительно так и будет. Если так, то Аврора, заселенная первым из Внешних Миров, должна по тому же закону симметрии умереть последней из пятидесяти. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдис. И что тогда?
Ее глаза снова обратились к звездам. Нет, это безнадежно: она никак не сможет определить, какая из этих светящихся точек – солнце Солярии. Она почему-то думала, что оно ярче других, но здесь были сотни одинаковой яркости.
Она подняла руку и сделала знак, который про себя называла: «жест-Дэниел». Правда, было темно, но это не имело значения. Робот Дэниел Оливо почти немедленно очутился рядом. Те, кто знал его больше двухсот лет назад, когда он был сконструирован Хэном Фастальфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами лицо, короткие бронзовые волосы, зачесанные назад, голубые глаза, высокое, хорошо сложенное и полностью человекообразное тело, казалось такими же молодыми, как м всегда.
– Могу ли я помочь вам чем-нибудь, мадам Глэдис? – спросил он.
– Да, Дэниел. Какая из этих звезд – солнце Солярии?
Дэниел, даже не глядя на небо, сказал:
– Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в 03:20.
– Разве? – Глэдис смутилась. Она почему-то считала, что любая звезда, которой она заинтересовалась, должна быть видима в любое время. Но, конечно, они поднимались в разное время – она же это прекрасно знает. – Значит, я зря смотрела?
– Насколько я знаю из человеческих реакций, – сказал Дэниел, как бы желая ее утешить, – какая-то одна звезда прекраснее остальных, даже если ее и не видно.
– Говорят, – недовольно сказала Глэдис, резким щелчком поставив шезлонг в прямое положение. – Не так уж сильно я хотела видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов.
– И даже в этом случае вам понадобилась бы подзорная труба. Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдис.
– Час от часу не легче! Мне следовало бы сначала спросить тебя, Дэниел.
Тот, кто знал Глэдис два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В противоположность Дэниелу, она была просто человеком. В ней по-прежнему было сто пятьдесят пять сантиметров роста – на десять сантиметров меньше идеального роста аврорской женщины. Она тщательно сохранила свою стройную фигуру: и ее тело не показывало признаков слабости или скованности. Однако в ее волосах мелькала седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа утратила свою гладкость. Она могла бы прожить еще сто – сто двадцать лет, но не было сомнения, что она уже не молода. Но это не беспокоило ее.
– Я знаю те, что видны невооруженным глазом, мадам.
– И все о них знаешь – когда они восходят, в какое время года видны и прочее?
– Да, мадам Глэдис. Доктор Фастальф однажды попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы они были у него под рукой и не требовалось бы обращаться к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее получать их от меня, а не от компьютера, но не объяснил, зачем они ему нужны.
Глэдис подняла руку и сделала соответствующий жест. Дом тут же осветился.
В мягком свете, дошедшем теперь до нее, она бессознательно отметила несколько темных фигур роботов, но не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда находились вблизи человека – как для оказания услуг, так и для безопасности.
Глэдис в последний раз мельком взглянула в небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже, если бы она и могла увидеть солнце этого погибшего теперь мира – что это дало бы ей? С таким же успехом можно было выбрать наугад любую звезду и считать, что это солнце Солярии. Ее внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Она снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его, придя в дом доктора Фастальфа. Конечно, он подвергался исправлениям. Она это знала, но старалась не думать об этом. Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты хвастались своим железным здоровьем и долгой жизнью – от трех до четырех столетий – но они не были полностью иммунны к возрастным изменениям. В одно бедро Глэдис была вставлена титаново-силиконовая трубка; большой палец левой руки был целиком искусственным, хотя этого нельзя было заметить без тщательной ультратомографии; даже некоторые нервы были заново подтянуты.
Такое могло быть у любого космонита ее возраста в любом из пятидесяти Внешних Миров, нет, на сорока девяти, поскольку Солярия более не учитывалась.
Однако упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Это было в медицинских записях, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но эти записи никогда и никому не передавались.
Хирурги, доходы которых были даже выше, чем у самого Председателя, оплачивались так хорошо частично и потому, что они были практически изгнаны из светского общества.
Потому что они ЗНАЛИ.
Все это было частью космонитского стремления к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдис не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трехмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались бы красным на зеленом поле пространства природного, эти красные точки она видела бы даже издали. Так ей казалось.
Однако мозг ее был цел и нетронут, и, пока это так, ОНА цела и нетронута, что бы не произошло с остальным ее телом.
Ее мысли снова вернулись к Дэниелу. Хотя она знала его два столетия, он стал принадлежать ей в последний год. Когда Фастальф умирал, он, по обычаю, завещал все городу, но две вещи оставил Глэдис (не считая того, что официально ввел ее во владение домом, в котором она жила, с его роботами, прочим имуществом и земельным участком).