— Потому что… ну… это неправильно. Я их видел — киборгов. Они живые, правда!.. Совсем как живые. Они думают, все чувствуют и понимают. Никакие это не куклы!.. А я Бога забыл, — горько признался он. — Нельзя такое для забавы делать, оно оживает. И ломать их потом — как убивать… Поэтому и делать не надо.
— Успокойся, — Джастин приобнял Габара — слегка, чтоб тому неприятно не было. — И никогда не бросай то, что делаешь с любовью. Обещаешь? У тебя это отлично получается, ты должен продолжать. Это ты не кукол делаешь, а себя. Ну, погляди на меня. Я тоже начинал с этого, а ведь мне было куда трудней. Но я все выдержал и стал самим собой. Станешь и ты, если не бросишь.
Габар не ответил, но Джастин понял — слова даром не пропадут. Он еще задумается над ними. И его душа, сегодня скорченная, распрямится.
А что будет с ним дальше — неизвестно. Уверенно можно говорить лишь о том, чего достиг ты сам, Джастин. Твоя победа — найти себя, потерянного в равнодушном Городе, понять свое предназначение, познать истину и стать свободным. Дома тебя ждет верная Сэлджин, ждут зеркальные очки и длинный плащ. Роли учителя, покупателя продуктов и газет, почасового системщика, твоя болезненная немота в присутствии сородичей, даже твои имя и фамилия — все это маски, камуфляж, многолетний тщательный обман, способ уйти из-под удара беспощадного врага. Выбрать цель, произнести про себя свое подлинное имя — F60.5, — и… ни одна из ролей в жизни не дает всей полноты таких великолепных ощущений, как власть над обстоятельствами и чувство собственной мощи. Только тогда ты и бываешь самим собой…
Узел из пересекающихся станций «Спикос-Фа» и «Дор Халлан» — место очень людное даже для Города, привычного к плотной сутолоке; подземка здесь соединяется с надземкой, и обе транспортные сети втягивают в свои трубы и извергают из них людское месиво; над узлом разлапился торговый центр на 18 уровней, под узлом — девять этажей налитых искусственным светом ячеек дешевого капсульного отеля, где каждый номер — лежачий (так плотней набиваются постояльцы и меньше объема пустует бесполезно, когда они уходят в Город). Вползают в такой номер на четвереньках, а охрана бродит вдоль дверец, похожих на дверцы микроволновых печей. Единственное, что нельзя здесь, — проживать семьей с детьми. У кого нет денег на капсулу, ночует в соседних с узлом ветхих бигхаусах, переходах и у решеток вытяжной вентиляции. Полиция и мусорщики вяло чистят узел, а рвани и грязи все не убывает.
Трудно сказать, за кого принимали Фанка и Маску, когда они под общей дерюжкой «спали» у стены S-образного плоско-сводчатого тоннеля, где и встретились в уик-энд. Полуседой немолодой доходяга с остановившимися темными глазами и мрачно озлобленная девчонка — кто это? муж с женой? отец с дочерью? дядя с племянницей? наркоман с напарницей? или просто двое из манхла, сблизившихся от одиночества и ради тепла чужого тела?.. Старший в паре вел себя смирно — сидел, вытянув скрещенные ноги, на картонке, перебирал струны гитары, касаясь их прядями пепельной шевелюры, и что-то напевал, пробуя голос. Он был трезвый — но очень печальный. Вскоре рядом с ним появилась эта вторая — села на корточки и замерла, удивленно наблюдая за его пальцами.
— А я и не знала, что ты это умеешь, — голос девчонки в топоте и бормотании тоннеля слышал только поношенный гитарист.
— Я много что умею, детка, — ответил он, настраивая инструмент. — И я этим зарабатывал тысячи. А теперь сижу здесь…
— пропел он и прижал струны хлопком ладони: — Танцуй, дочка. Воровать я тебе не позволю; учись зарабатывать честно… хоть и поздно, по-моему. — Нет, ты спой еще, — попросила она. — А матом можешь?
— Не хочу. Ты любишь ругань — а понимаешь, что она такое?
— Это — когда резко, — заявила Маска. — Чтоб отшибло.
— Это как рвота, только словами. Причем при всех и кому-то на платье. А я артист, Маска, ар-тист. Я все должен делать красиво, даже злиться. Хватит втрое сложенной сидеть, танцуй. Не Чара, так я тобой займусь…
— Я ж тебе сказала, что умею только танцы для мужчин, — напомнила Маска. — Это надо раздеться…
— Ничего не надо. Голышом не танцевать, а в витрине лежать надо, как натуральная курица. Попробуй; руками не маши, ноги держи собранно — чтоб пятка от пятки далеко не отходила…
Маска решила попытаться — упрятала руки в карманы и начала выкаблучивать что-то вроде медленной чечетки, потряхивая волосами и тихо кружась на месте; на слух поймав ритм, Фанк стал подыгрывать ей в такт — и скоро улыбнулся; у колючей на язык и нрав куклы чувство ритма было, кто-то ей вложил его в BIC.
— Я иду, иду, иду, — заунывно, словно мантры, начала подпевать гитаре Маска, вскидывая лицо к пыльным лампам на потолке. — Я по льду, по льду, по льду. Я пою, пою, пою. Эту песенку мою. Аа-аа-аа. Ц-ц-ц-ц-ц.
— Эта песня ни о чем, — качая головой, подхватил Фанк ее случайный напев. — Стих как в ухо кирпичом. Музыка как дрель в стене. О тебе и обо мне.
К обшарпанным ботинкам Фанка и сапожкам Маски полетели первые монетки, пока редкие — то пять томпаков, то два, а то арги, но чаще белые томпаки. У Маски хватило ума не подбирать подаяние, но то, что люди готовы платить за первое, что взбрело в голову, ей показалось удивительным и интересным.
Так они освоились в тоннеле вечером, потом стали угнезживаться на ночлег. Бесцельно блуждать ночью по узлу Фанк Маске отсоветовал — мирно спящие бродяги меньше раздражают полисменов.
— А ЗНАЕШЬ, СОЧИНЯТЬ ТАК ПРОСТО! — поделилась счастьем по радару Маска, приникая потеснее к Фанку. — ТОЛЬКО СЛОГИ СЧИТАЙ, И ЧТОБЫ РИФМА. ТЮРЬМА — ДЕРЬМА, ХАРЧИ — ТОРЧИ…
— НЕ ПРИМЕНЯЙ ЭТИ РИФМЫ, — перебил Фанк. — ЗАВТРА Я ПОКАЖУ ТЕБЕ, К…А…К ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ.
Среди ночи Маска все же отправилась в круглосуточный комп-холл, замеченный неподалеку, — «Поглядеть в сетях», а с утра в понедельник уселась по-турецки, вдобавок согнувшись, с плакатом, где Фанк очень заметно вывел карандашом для губ: «ИДИ К СВЕТУ, ЗАБЫТАЯ ПАМЯТЬ! ВСЕ БЕСКОНЕЧНО, ПРАВДА? МИРОЗДАНИЕ…» Маска готова была признать себя круглой дурой, если в плакате есть какой-то смысл (она раз семь его перечитала, все больше недоумевая), но Фанк лучше разбирался в психологии зрителей и не прогадал — любой, кому эта ахинея попадалась на глаза, пытался понять ее и притормаживал, а Фанк встречал его дружеским кивком и музыкой; рядом с ними двоими нет-нет да накапливалось пять-шесть озадаченных. И лица многих из них понемногу светлели, будто от Фанка вместе со звуком исходило неяркое сияние. Голос его стал другим, чужим для Маски, но почему-то неуловимо знакомым людям, шедшим по тоннелю, и они вслушивались, пытаясь понять — где, где они слышали этот голос?..
— Душевно, — заметил мужчина, с виду мелкий служащий, доставая бумажку с надписью «ONE BASS».
Еще один басс осенним листом порхнул к подметкам Фанка; он и не кивнул, склоненный к струнам и занятый долгим проигрышем. Поток отрывал людей, приносил новых; спохватившись, Маска приспособила под деньги упаковочный мешочек — и снова заслушалась, жадно впитывая слова, так непохожие на злой «Крысиный марш» Хлипа или будоражащие «Грязные дела» Канка Йонгера.