— И ты считаешь, что нам надо отказаться от войны и оставить его в покое? — спросила Чара напрямик. — Чтобы проект чувствовал себя комфортно и продолжал работать без помех?
Фосфор ответил не сразу.
Ему было неловко; ответить «да» означало рассориться с Лильен, для которой он стал надеждой, а ответить «нет» — значит, продолжить участие в безумной, хоть и прозрачно искренней авантюре Чары. Он бы хотел вывести эту семью из-под удара и войти в нее, остаться с Лильен. Фердинанд и Звездочет — не враги; когда шумиха стихнет и карантин закончится, они как-нибудь придут к согласию, кто чей. Наконец, он сможет уйти от Детей Сумерек, осточертевших ему своими мафиозными замашками. Но, видно, не судьба развязать этот узел… Лишить Чару лидерства можно, только убив ее, но дочери с ней заодно, они ему не подчинятся. Потеря за потерей их уже не страшат, а озлобляют, словно их ненависть разделена на всех, и уходящие отдают свою долю живым, и она накапливается.
И он тоже ненавидел проект. Понятие его о Хармоне было простым и ясным: это человек-хищник, хуже маньяка — хуже потому, что им руководит не извращение, а служебный долг. Для него истребление мыслящих существ — планомерная работа с ежегодными отчетами. Больше убьешь — и ты молодец, и тебя премируют.
Примерно тем же занимались и чиновники, что сокращали социальные расходы, — без стрельбы, постепенно изнуряя людей неврозами и недоеданием. Но людям можно помочь деньгами, а своим, внесенным Хармоном в списки на уничтожение, — только делом. Как ни слаба Чара с оставшимися дочерьми, она права — надо дать Хармону понять, что безнаказанным он не останется и что всегда найдется кто-нибудь, кто отомстит за всех заранее приговоренных баншеров. Люди сами учат, что маньякам надо решительно сопротивляться, чтобы уцелеть.
— Нет, надо воевать, — сказал Фосфор. — Не думай, что я против войны. Мы неплохо поработали — разбили их гнездо в Бэкъярде, налет на квартиру Хармона устроили — но сейчас нам надо сделать передышку, отлежаться в безопасном месте. Нас слишком мало для активных действий. Попробуем найти из шестой версии таких, кто выступит вместе с нами. Карантин — не глухая стена; уверен, кто-нибудь нас поддержит. Лучше всего, конечно, если б нами командовал опытный человек… И оружие раздобыть можно. Но сейчас втроем лезть на рожон…
— Вчетвером! — Косе не нравилось, что ее считают лишней. — Звон пятый! Нормальное число для боевой ячейки!..
— Наверно, вот и люди так же, — проговорила Лильен с закрытыми глазами. — Все видят, что в Городе непорядок, а собраться и исправить все — никак. Разве можно так жить, как в Поганище?..
— Это значит, мы — «активные суслики», — поспешила обратиться к новым знаниям Косичка. — Так «политичка» называет бунтарей. Мы везде суемся. Мы и до войны на месте не сидели!..
— Мы провернем еще одно дело, — пообещала Чара, — всего одно, а потом — в подполье. Ты согласен?
— По разу за каждую нашу, — вытянув руку, Лильен стала загибать пальцы. — За Дымку — Бэкъярд, за Маску — квартиру, а теперь за Гильзу. За Фанка и Чайку с Чехардой после сквитаемся, да? Фос, ты ведь с нами, правда?
— И не сомневайся. Но послушайте — на похищениях чаще всего попадаются. Я бодигард; в меня закачивали кой-какие сведения — как избежать похищения, как вести переговоры…
— Проблем не будет, — заверила Чара. — Помощница Хиллари Хармона сама сказала в интервью, где и когда ее ловить. Если она так неосмотрительна, значит, у нее нет серьезных навыков личной безопасности. Мы легко справимся с ней, а содержать ее здесь — никаких хлопот.
— Застращаем ее — и не пикнет, — поделилась мечтами Лильен. — И Хармону все нервы вымотаем. Уж мы-то точно лучше него, хотя бы тем, что от страха глупостей не наделаем.
«Как бы их нам от большого ума не наделать», — про себя возразил Фосфор, но смолчал. Спорить с Чарой было бесполезно, и ближайшее будущее Фосфора оказалось намертво сцепленным с планами поредевшей, но неугомонной семьи.
Звон тем временем во сне добрался до Реки — туда, где Левая Река и Правая сливаются в Большую между Гриннином, Новыми Руинами и Портом. Здесь была глухая тишь; Река как будто обмелела, а берега ее сильно сблизились, и вообще все изменилось почти до неузнаваемости — раньше под неохватными и высоченными пролетами мостов буксиры тянули в обе стороны караваны барж, чей путь от океанского Порта до космического занимал едва не сутки, Река горела массой движущихся огней, а удаленный берег Порта сиял светящейся мозаичной стеной; сейчас же за Рекой сгустилась тьма, мосты как наводнением смыло, и башни кордонной линии за полосой мертвой воды накренились, погасив глаза-прожектора. Поперек недвижимой Реки полз темный паром, и Звон неясно различал на нем сутулую фигуру, упиравшуюся в дно шестом.
Холодом веяло с той стороны; Звона стало знобить. На причале паромной переправы, как на обрубке низкого моста, стояли люди, множество молчаливых, ожидающих людей; Звон для компании подошел к ним, но взгляды их ему не понравились — они отталкивали, а выражение лиц было у всех одно, какое-то отсутствующее и вместе с тем неприязненное. Узнав среди людей Гильзу, он обрадовался и заговорил с ней:
— Куда едешь?
— Туда, — кивком показала она на противоположный берег, где падающий снег казался черным.
— Здорово, что я тебя встретил; вместе веселей. У тебя там родня?
— Да, много. Меня ждут. А тебе туда ехать рано.
— Ну, как знаешь, — немного обиделся Звон, но плыть на переполненном пароме ему не хотелось. Можно подождать следующего рейса. Паромщик, седой и косматый, как старый городской бродяга, уже покрикивал издали:
— Три арги! Все готовьте за проезд три арги!..
— А я без денег… — порылась в сумочке Гильза; Звон с щедростью закадычного приятеля протянул ей монету. — Спасибо, Звон, тебя не убьют и не ранят, не бойся.
— Откуда… — начал он, но паром уже ткнулся в край причала навешенными по борту шинами, и люди качнулись, устремляясь на плавучую платформу, увлекая за собой и Гильзу. Ее толкали, пихали; толпа волокла ее, как поток, а она упиралась, оглядывалась и кричала Звону:
— Скажи Фосфору — пусть не выходит!.. Берегитесь!!
Сзади и сверху послышался знакомый рокот — ротоплан все же выследил Звона и снижался, прорезая мрак снопами жесткого света; лица идущих на паром были необычайно бледными, с землистыми тенями вокруг губ и глаз, и снег на их лицах не таял — лишь у Гильзы щеки были мокрыми. За громом моторов ее голос был почти неразличим:
— Передай… Рыбаку…
Она кричала, исчезая, и Звон уже не понимал ее слов. Ротоплан полоснул по пристани лазерным целеуказателем, и за пламенным пятном побежала быстрая цепочка попаданий; сорвавшись на воду, очередь отметила свой путь фонтанчиками. Паромщик, вскинув морщинистые кулаки, захохотал; глаза его зло и радостно сверкнули алым. Звон побежал, виляя, чтоб хоть сразу не попали. «Не убьют, не ранят», — повторял он про себя, как заклинание. В ушах трещало от близкой стрельбы — оказалось, это сквот дрожит, пока проходит поезд. Звон потряс головой, вскинулся:
— А, что?!
— Это грузовой состав; порожняком идет, — сказала Чара, выглянув наружу. Звон опять повалился, глубоко вздохнув.
Киборги не видят снов, и Чаре не дано было услышать предостережений из того пространства, где вместо дождя льются слезы, а вместо ветра летят мысли.
Она чувствовала, что петля сжимается, что недовольный Город постепенно стягивает вокруг них кольца своего змеиного тела, что Фосфор прав; разум подсказывал верную мысль — «Надо бежать», — но мало кто в этом мире руководствуется рассудком. Чувства сильней осторожного разума. Инстинкт справедливости должен быть выполнен во что бы то ни стало, и смерть — не самая высокая цена, иначе жизнь станет гнетущим стыдом за все клятвы, оказавшиеся ложью. Люди могут позабыть, о чем клялись; киборги — нет.
Значит, война продолжается.