И вдруг я почувствовал, как у меня на руках кто-то повис.
Когда я открыл глаза, призрачных волков рядом со мной не было. Но меня за руки крепко держал Мо Сянь.
— Молодой господин! — настойчиво звал он меня, — Молодой господин! Владимир Дмитриевич! Очнитесь!
Когда я осознал, что вижу его и слышу, я спросил:
— Где эти ублюдки?
— Никого нет! — ответил Мо Сянь.
— Куда они делись? — моя душа требовала убить этих сволочей, раскидавших костёр и глумящихся над Родом.
— Нет никого! — повторил Мо Сянь. — Их больше нет!
Но я не поверил Мо Сяню и, отодвинув его, начал обшаривать взглядом землю в том месте, где вот только стояли чужаки. И увидел на земле иссушенные тела. Мёртвые. Семь мёртвых иссушенных тел. Причём, такое ощущение, что мёртвыми они были уже давно. Уже много лет.
Не знаю, то ли от вида тел, а то ли от переизбытка тёмной ци, но меня начало колотить. Трясти в лихорадке. Настолько сильной, что я не мог стоять и опустился на землю.
Подбежала Матрёна и запричитала:
— Барин, Владимир Дмитриевич! Что с вами?
Я услышал, как Мо Сянь приказал Матрёне:
— Быстро позови деда Радима! Да пусть свой артефакт прихватит! И побыстрее! Видишь, молодому господину плохо?!
Я слушал Мо Сяня и не мог понять, про какого молодого господина он говорит. Потому что мой карабин я забрал у браконьеров и спрятал возле волчьей норы в дупле старой сосны. И это видела ящерка. Она это точно видела и место заприметила. А не заприметить его было сложно, потому что там брошенное волчье логово. Если бы было действующее, то не заприметила бы. А вот брошенное — заприметила.
Я должен был обязательно найти эту ящерку, потому что она не просто ящерка, а чёрная. А чёрная ящерка — это пращур. Тот, который пра-пра. И ему нужен мой карабин. Я должен отдать пращуру мой карабин. Иначе ящерка станет волком и логово перестанет быть заброшенным.
Мне на лоб легло что-то холодное и бег мыслей замедлился. А вот чернота внутри меня не просто текла — неслась! И она переплёскивала в тот другой канал, где плавало золотое ядро. И тем самым разрушала и один канал, и второй. И от этого было очень больно.
Я кричал и выгибался. И слышал снова и снова:
— Молодой господин, потерпите чуть-чуть. Сейчас придёт дед Радим и мы освободим вас от избытка ци.
Но я не мог терпеть. Я плакал от боли.
И тогда ко мне подошёл волк с бакенбардами. Он был израненный, но по-прежнему гордый и величественный. Он взглянул в мои глаза, поймал мой взгляд и остался стоять и смотреть на меня.
Сразу же рядом с ним встала волчица. Она потянулась ко мне и лизнула меня в лоб. Она тоже была израненная, но это не мешало ей улыбаться.
Вокруг волка и волчицы бегали волчата — играли в догоняшки, боролись, в шутку охотились друг на друга.
Я смотрел на них, и это помогало мне немного — удерживало ци, делало её чуть более тяжёлой и неповоротливой.
Этой малости было достаточно, чтобы ци перестала выплёскиваться к золотому ядру.
— Потерпите ещё немного, молодой господин! Дед Радим уже идёт… — звучало где-то далеко. А рядом с волками на камешке сидела чёрная ящерка и смотрела на меня.
Она была маленькой, но я точно знал, что она вырастет.
— Что с ним? — раздался голос деда Радима.
— Ваш артефакт с собой? — спросил у него Мо Сянь.
— Откуда ты про него знаешь? — спросил дед Радим.
— Сейчас не время. Просто достаньте его и откройте!
Послышались какие-то звуки, и в следующий миг мне стало немного легче.
Волки и ящерка продолжали стоять рядом со мной, до тех пор, пока потоки тёмной ци не ослабли настолько, что я закрыл глаза и уснул.
Просто так уснул, посреди чиста поля. В тот самый момент, когда солнце показалось из-за горизонта.
И это было самое лучшее из того, что произошло со мной за последнее время.
Глава 23
Когда я открыл глаза, рядом со мной снова сидела Матрёна. Она, легко прикасаясь, протирала влажным полотенцем мне лицо. Даже скорее промокала. И едва я открыл глаза, она тут же подскочила и закричала:
— Мо Сянь, барин очнулся!
И тут же вернулась на своё место и снова начала протирать мне лицо. Только теперь её прикосновения были не такими лёгкими, в них было чуть больше ласки и порывистых движений.
Возможно, так получалось потому, что Матрёна плакала и смеялась одновременно.
— Барин! Владимир Дмитриевич, вы очнулись! — шептала она мне, а по её щекам текли слёзы.
Мне казалось, будь её воля, она кинулась бы мне на грудь, но, видимо, Мо Сянь строго настрого приказал ей этого не делать.