Четыре часа дня. Мы снова гуляли вместе. Я долго не решался спросить ее, подарит ли она мне на балу хоть один танец. Я заявляю, что не люблю это все, но с ней я бы хотел кружиться в танце вечность. Ведь она такая легкая, элегантная и... Я счастлив, находясь в ее окружении. Когда я все же набрался мужества и спросил ее, она посмеялась, как звенят колокольчики в Рождество, и дала мне нужный ответ. Эмма уверяла меня, что с удовольствием отдала бы мне все танцы, но боится, что нашу дружбу тогда неверно истолкуют. И все же на пару танцев я могу смело рассчитывать.
Затем она завела разговор, которого я никак не ожидал. Она спросила меня, за что Ася ее так не любит? Эмма заметила ее нелюбовь к немцам, и причины ей были относительно понятны. Однако, по словам самой Эммы, нельзя же возненавидеть целую нацию из-за решения одного императора и его окружения. Кроме того, Германия уже не та, что была во время войны. Хуже или лучше - покажет время. Не помню уже, что именно я тогда промямлил, но ничего толком ей не сказал. Просто Аська-дуреха поставила на ней как на какой-то лошади клеймо. Немка, немка... Заладила, блин! Эмме стало грустно, а я не знал, что бы такого ободряющего сказать. Ляпнул, что все остальные ее в нашем доме любят и больше не дадут в обиду. Она снова улыбнулась и поблагодарила за такую сердечность и начала вспоминать наше детство, когда мы приезжали к ее приемному отцу - герцогу Гессен-Дармштадсткому. Как мы играли и забавлялись. С ней даже такие смутные воспоминания оживали. Оживал я! Потом она расплакалась от нахлынувших воспоминаний, но даже это не выглядело банально и так по-девчачьи. Плакала она бесшумно. Даже не то, что плакала. Так, проронила пару слезинок. Я как истинный мужчина подставил ей свое плечо и скромно приобнял. Мы постояли так минуты две, пока она не успокоилась.
Половина седьмого. Царевны опять-таки скачут газелями по паркету. На этот раз забрали с собой и Эмму, поэтому в читальне мы опять остались вдвоем с Климой. Он предложил поиграть в шашки опять. Делать было нечего! Но этот сплетник, что для него вообще несвойственно, вместо того, чтобы сосредоточиться на партии, начал выискивать у меня про Машкину фрейлину. Что там за обжимания сегодня были? Я сказал ему, что это не его дело. И добавил, что когда дама плачет, мужчина не должен быть равнодушен и стоять пнем. На что мне было с ухмылкой сказано, что подачи платка и легкой улыбки было бы достаточно. Я промолчал, а он расхохотался, сказав, что у меня щеки похожи на помидоры. На этом моменте я решил окончить нашу игру, встал с кресла и изъявил желание посмотреть на цирковое зрелище своих сестер. Клима тоже поднялся, поклонился и попросил прощения, коли перегнул палку. А еще он мне прошептал, что нет смысла заглядываться цесаревичу на фрейлину, как бы умна и хороша она ни была...
И в этом, как бы печально то ни было, он прав. На мне лежит великая ответственность, ведь я не просто будущий государь. Я продолжатель рода. Во мне течет старинная, императорская кровь, и такая же будет течь в жилах моих детей. И, конечно же, они что-то переймут от своей матери - моей будущей жены и императрицы России. И так как я император, то и жена у меня должна быть, как говорит отец, под стать мне. Прискорбен тот факт, что Эмма не является подходящей партией. Мне безумно жаль.