Пол пятого у корта появилась мама. За ней шла какая-то девушка. Я ее узнал, лишь когда они остановились возле меня, и знакомая из прошлого сделала поклон. Она была невысокого роста, но с идеально прямой осанкой. Волосы с бронзовым оттенком, слегка вьющиеся, как у Оли или Машки в детстве. Глаза голубые, но не стеклянные, наоборот живые и искрящиеся. Губы светло-розовые, не слишком пухлые, но и не слишком тонкие. И походка напоминает то, как плывет лебедь. На ней было без всяких там причиндалов и украшений молочное платье. Узкая талия, неоголенные плечи, рукава до кистей. Ничего лишнего, ничего вычурного. Мама обратилась ко мне и спросила, помню ли я Эмму Дарм. Я помнил ее, но под другим именем. Ее звали Эмма Элеонора Каролина Генриетта Гессен-Дармштадская, приемная дочь великого герцога Гессенского и Рейнского Эрнста Людвига и его жены Элеоноры Эрнестины Марии Сольмс-Гогенсольмс-Лихской. Мы познакомились в 1910 году, когда гостили у герцога, маминого старшего брата, в Дармштадте. Я помню все смутно и по фотографиям. Но эту девочку помнил. Такой нежной улыбки я не видел ни у кого больше. И по этой улыбке я и узнал ее. Эмма скромно поклонилась мне еще раз и поприветствовала меня. Я будто ошпаренный соскочил со скамьи, взял ее руку и поцеловал. Мне стало стыдно, что я не интересовался судьбой своей некровной немецкой родственницы. Я даже не знал, как спросить ее про дядю Эрнста, который выступал в войне на противоположной стороне. Тогда я задал нейтральный вопрос по-немецки, как давно она прибыла в Российскую Империю. Каково было мое удивление, когда она мне ответила по-русски с легким акцентом. Оказывается, она училась с 1910 года в Смольном институте благородных девиц, закончила там же педагогическое обучение. По шифру на ее груди я понял, что она была одной из лучших выпускниц своего года и также блестяще окончила педагогические курсы. Я ответил уже по-русски, стесняясь своего немецкого, что бесконечно рад нашей встрече и вновь поцеловал ее руку. Боковым зрением я заметил, как ухмыльнулся стоящий рядом Клима. Наконец к нам подбежали мои сестры. Машка сразу же кинулась обниматься. Они были одного возраста с Эммой, и на многих фотографиях, сделанных тогда в Дармштадте, они были втроем: Машка, Эмма и Ася. Первая из них громко смеялась и тараторила по-русски, как же здорово, что Эмма приехала нас навестить. Немецким Машка не владела, как ни бились с ней наши учителя. Эмма заметно покраснела, но все же приобняла подругу детства, после чего поздоровалась с Машкой. Она назвала ее «Высочеством», от чего Машка вылупила на нее свои «блюдца». Так мы называем в семье ее бездонные глаза. Машка возмущалась касательно столь официального именования ее персоны, напомнила, что они вместе когда-то лепили куличики и играли в куклы. Машка ненавидела эти все формальности. Затем она стала закидывать Эмму вопросами, когда та успела выучить русский язык. Тем временем я заметил, что Ася с неким недовольством взглянула на мать. Меня вновь ошпарило: с начала войны Ася начала презирать немцев. Даже после победы русских ее отношения не изменились. В этом она напоминала ворчащую бабушку, которая кривилась при упоминании Вильгельма II с незапамятных времен. Даже к маме бабушка относится до сих пор холодно. Но это же Эмма! С которой они играли в далеком детстве. Ася лишь окинула нашу гостью небрежным взглядом, еще больше нахмурилась и скрестила руки на груди. А потом нагло спросила мать по-английски: «С каких пор мы принимаем у себя врагов Российской Империи?» Все так и замерли. Эмма печально опустила голову, будто это она виновата, что бывший германский император объявил нам войну. На это последовал не менее шокирующий ответ, вновь по-русски: «Эмма Дарм имеет немецкие корни. Это верно, но с началом войны она оборвала все связи со своей семьей. Она с отличием закончила Смольный институт и была рекомендована во фрейлины, так что с сегодняшнего дня фройляйн Дарм является фрейлиной Марии». Я был в недоумении, Машка снова бросилась обнимать Эмму, визжа от восторга, а Ася и мать пепелили друг друга взглядом. Машка, понимая, что наша сестра не разделяет ее радости, потащила свою новую фрейлину к Ольге и Татьяне. Уж они-то ничего не имели против немцев и тем более против старой подружки. Я тоже пустился за ними, но напоследок услышал слова Аси, обращенные к матери: «Эта немецкая кукла тут не задержится!» Я обернулся и хотел урезонить сестру, но она тут же усвистала в сторону конюшни.